Что творится в душевой подросткового лагеря. Режимные моменты

Вот Макс постоянно возмущается, почему солдаты только раз в неделю моются, мол дурдом какой-то. А в лагерях детских, которые еще не совсем погрязли в евроремонтах и прочем болоте комфорта, там дети тоже раз в неделю организованно посещают помывочное учреждение. Вот например современный лагерь, там в душ хоть каждый день ходи, как будто и из дома не уезжал. А там где условия для нынешнего человека суровые - там да, раз в неделю. Конечно никто не запрещает, скажем, мыться в речке, ногомойке или раковине, благо вода теплая иногда бывает из крана. Да и в холодной неплохо мыться, лето же. А если в лагере есть свои рабочие душевые, то отряды ходят туда организованно, по расписанию, бывает что и чаще раза в неделю. А если душевые не работают, тогда раз в неделю банный день. Вот.

Банный день, если он организованный, проходит так. С утра вожатые разрешают детям кровати не заправлять, чему те несказанно рады. Заместо заправления кроватей все сдают своим вожатым постельное белье и полотенца, все это увязывается в большие узлы и силами детей оттаскивается на прачечную. Бредет такой, скажем, узел с ножками, и между двух деревьев застревает... Караваны с бельем ждут своей очереди на сдачу около прачки, скрашивая досуг драками на полотенцах. А там важно бродит такой завхоз в халате и с тетрадкой, куда записывает сданные комплекты белья. Причем обязательно потеряется несколько комплектов. Это чтобы потом вычесть у вожатых из зарплаты, ага. Я как-то раз умудрился два раза сдать один и тот же комплект - чего не сделаешь для безупречной репутации родного отряда. Кладовщица ооочень удивилась, когда у меня не обнаружилось недостачи.

И вот, белье сдадено, вожатые поруганы, дети собрали свои банные комплекты и стоят ждут. Ну как стоят. Носятся и дерутся мешками, пачкают себя грязью - все равно щас мыться. Вот на горизонте показалось облако пыли. Двадцатиместный ПАЗик легко вмещает 40 детей среднего возраста плюс троих вожатых. Терпению водителей можно только позавидовать. Хотя в последнее время, когда гибэдэдэшники лютуют, перевозка идет вполне по правилам - сколько мест - столько детей, и все пристегнуты. Окна закрыты. Стоя едут только вожатые - если чего и случится, их не жалко. Как в том анекдоте - "а кто их считает". А если баня где-нибудь рядом и все лесом - тогда 40 человек и пазик. Или тридцать и газель.

По кочкам, по кочкам, по нашим, мля, дорожкам, в баню бдыщщь. Двери пазика распахиваются, и вместе с клубами удушливого СО2 на землю вываливается вожатый с шышками на бошке - это он стоя ехал по кочкам, ага. Вываливается, принимает вертикальное положение и считает выходящих детей. Считает по парам - в глазах двоится потому что. Чисто на всякий случай - а ну как в пути кто-нибудь выпал. Однажды таким образом выявили дезертира - маленький мальчик спрятался под сиденьем, потому что не хотел идти в общественную баню. Мама пугала его, что там чесотка, сифилис и сибирская язва. А на самом деле сибирской язвы там нет.

Потом, короче, прибывшие делятся по полам. в смысле по половому признаку. С каждой половиной должен быть хотя бы один вожатый соответствующего пола. Если на отряде нет например вожатого мужика - его берут взаймы из другого отряда. Дети в бане без вожатых не бывают, потому что мало ли. Там же весело, скользко и все голые. Многих охватывает легкое безумие на почве наконец-то выехали из приевшегося пейзажа лагеря, и они начинают кататься по мыльному полу на тазиках, разбивая друг другу малолетние бошки. Особо клинические случаи - когда детишки катаются на пузе, цепляясь за стыки плитки своим еще не сформировавшимся половым признаком. Одно радует - что генофонд Родины навсегда избавится от генов данных мутантов.

Дети в бане, это короче весьма интересно. Я не педофил, я это говорю с точки зрения наблюдений за людьми. Есть три типа парней. Первый - скромник. Быстро, но тщательно помылся, собрался и ушел. Хлопот не предоставляет, можно смело оставлять без надзора. Редкость. Второй тип - тусовщик. Этих - большинство. В баню пришел не мыться, а мериться письками, ржать, брызгаться водой и вообще отрываться по конски, как бедуин в аквапарке. Нужен глаз да глаз, иначе либо посадят кого в тазик и зашвырнут по полу например в вожатого, либо убьются об краны и скамейки, короче способов много. Моются чисто для отмазки, потому что вожатый велел.

Третий тип чаще встречается среди старших детей, обычно один-два человека на отряд. Это эксгибиционисты и мудозвоны. Обожают бегать, трясти половыми признаками. Могут выскочить в общий предбанник и напугать девчонок. Или насмешить, зависит от размера. Если за ними следить, то превращаются в скромников или тусовщиков. Данный типаж встречается иногда и среди девочек. Была такая одна, там в бане щель нехилая в загородке между половинами эм и жо. Парни про это знали и выстроились туда в очередь. А она по ту сторону отплясывала, ага. Я пока догадался что там такое, парни своими признаками уже почти выдавили перегородку. Отогнал, а сам прикрылся с двух сторон тазиками, ну чисто черепашка ниндзя, и разогнал всех мыться. Девочка, потеряв аудиторию, начала смотреть через щель обратно. Парни с визгом разбежались. Где были девочки-вожатые, не знаю, однако эта клуша еще минут пять там торчала.

Тут спрашивают, а че лучше - общественная баня или своя лагерная душевая? Отвечаю: зависит какая душевая. Свое, конечно, лучше, но когда приводишь туда детишек а там лежат скажем несколько юзаных прокладок и еще больше юзаных гандонов, потому что до вас там мылись некоторые сотрудники лагеря, мыться как-то уже не хочется. А если не лежат, то совсем другой разговор.

В общем, вот все помылись, вожатый, если успел, тоже. Он делает контрольный обход, чтоб никто не потерялся в бане, и выходит наружу. А там уже все обтерлись, оделись и блестят на солнце мокрыми головами. Девочки заплетаются или носят чалмы. Девочки-вожатые расчесывают самых маленьких и себя. Потом приезжает давешний пазик с очередной порцией немытых детей, двери пазика распахиваются, и вместе с клубами удушливого СО2 на землю вываливается очередной вожатый. Ну и дальше по тексту. А уже помытые дети и вожатые лезут на их место. Что характерно, смыв с себя слой грязи, дети уменьшаются в объеме, и вожатому удается присесть где-нибудь с краешку. И все дружно едут в лагерь.

А там уже жизнь спортивная кипит - те кто помылся уже накрывают на обед, получают новое белье и заправляют койки. Те, кто похавал и получил постельное - заправляют кровати и ложатся на сончас. Спят как убитые, утомились, чо. Такой "ибанный" день.

Повторять такое чаще чем раз в неделю - энтузиастов мало. Кому надо - все равно найдет где помыться. Поэтому раз в неделю. при смене длиной три недели, два раза этого шоу обеспечено. За неделю дети, особенно мелкие, успевают завалить постельное белье до цвета асфальта на уровне ног и до цвета осеннего листа где-то посередине. Ушлые вожатые обычно возят свое постельное, чтоб не спать на проссанном поколениями пионеров казенном. Стирать, однако, тоже приходится самим. Но к кому ездят мамы папы - те просто сдают бэушное родителям.

Следует отметить, что самые чистюли в лагере - это вожатые кто уже не первый год работает, и некоторые старшие дети. Последние, как правило, из тех, кто пользуется популярностью у противоположного пола. Вот такая интересная закономерность. И вообще, кто хуже всего за собой следит и говном зарастает, тот как правило и по характеру весьма говнист.

Исключением отсюда бывают маленькие детишки, за которых дома все мама делает. самый младший возраст в лагере - семь лет. Если к 6-7 годам, к школе, ребенку все еще пипиську моет мама, то в лагере этот ребенок будет ждать того же от кого? правильно, от вожатых. Желающих мыть малолетние пиписьки среди вожатых обычно не наблюдается, поэтому к банному дню труселя таких детишек приобретают забавную желто-серо-коричневую окраску и характерный запах среднего и дальнего действия.

Кроме того, младшие дети зачастую не умеют стирать и не имеют элементарных представлений о гигиене. Только силами вожатых их удается поддерживать в приемлемом состоянии. Хотя ушлые родители обычно кладут детям в чумаданы месячный запас белья и одежды, так что можно обходиться без стирок.

Вот поэтому в лагере очень боятся комиссии СЭС. Детей к ее приезду вообще лучше увести в поход за территорию лагеря.

Вот такие пироги. с котятами.

Рецензии

И про....банный день тоже очень интересно. Вот ведь удивительно. Ну совсем не помню я наших лагерных банных дней. Ни когда я сама в пионерском лагере... юзером(Господи,до чего же не люблю американизмы!) была, ни когда была вожатой. В пионерском лагере 52 армии ПВО, где я пребывала в обоих качествах, всего 6 отрядов было. И только два отряда малышей нужно было одевать-обувать. И мыть, естественно.Но в этих отрядах, кроме вожатой и воспитателя, были нянечки, как в детском саду. Все остальные 4 отряда делали ВСЕ - самостоятельно. Но я точно помню, что над теми детьми, которые не умели за собой следить и не владели навыками личной гигиены остальные дети- смеялись. Нет, не издевались, но избалованные и неумелые детки подвергались насмешливому остракизму. А именно насмешек мы и боимся. В том числе и взрослые. Так что быть..."мамцей", т.е маменькиным сынком или маменькиной дочкой было стыдно. Не камильфо. У детей авторитет имели нормальные, самостоятельные ребята.
А вот если бы у нас в лагере детки что-нить этакое в бане на помыве вытворяли, я бы запомнила. Не было у меня ТАКИХ проблем с младыми эксгибиционистами. По причине отсутствия таковых. Только сейчас понимаю, каким же мы били неиспорченным, прямо таки.... пуританским поколением. да и то сказать, считается, что..."секса в СССР - НЕ БЫЛО!" Смеюсь.
Увы, банные дни совсем не помню. Но вот праздники, походы и прочие веселые мероприятия помню, как сейчас. Наверное, так и должно было быть!

Я в пионерском лагере была один раз в жизни, 4 дня. Ни названия, ни, тем более, места не упомню уже. Помню фрагменты.

1. Первый день. Иду в направлении столовой, на мне свитер, синие «треники» и зеленые резиновые сапоги. От меня до столовой - кусты, и среди зелени видна вытоптанная площадка. «Срезаю», иду через площадку к столовой, останавливает меня окрик мужчины из-за кустов: «Ты что?! Куда идешь?». Судя по всему, мужчина - работник лагеря.

В столовую иду. А что?
- Как ты могла… пройти… ЧЕРЕЗ ЛИНЕЙКУ?!
Стою, ничегошеньки не понимаю. Оказалось потом, что вытоптанная плешь - место, где по утрам спящие пионеры, качаясь, стоят «в линейке». Отдают пионерскую честь октябрю. Ходить пионеру через "линейку" всуе -- никак невозможно.

2. Вечер того же дня, отряд собрали в актовом зале. Полутемно, и лето пасмурное. Пионеры сидят в куртках, занимают два первых ряда. Неразборчивые разговоры, надо выбрать (боюсь перепутать всякие слова) комсорга? Профорга? Председателя дружины? Я этого не понимаю, но выбрать надо. Вожатая (видимо) говорит: а давайте, Вася Иголкина будет председателем? Кто за? (все за кроме меня). Кто против? Я поднимаю руку. ТЫ ПРОТИВ?! - не верит вожатая. У нее вид человека, у которого что-то пошло не по сценарию. Два ряда пионеров в шоке оглядываются, пытаясь найти меня по взгляду вожатой (по школьной привычке я села дальше всех, одна в середину свободного третьего ряда). Мне нечего ответить кроме: «Я не знаю Васю Иголкину, как я могу за нее голосовать?».

3. Утро второго дня. В палате разговоры про зубную пасту. Я ничего не могу понять, но мне говорят: «У тебя тоже». Что «тоже»? Потом оказалось, что нас всех правда намазали ночью зубной пастой. У меня светлые следы на щеке. Не обидно и не смешно, скорее удивительно, что я не проснулась. И от этого слегка неприятно. И в целом неловкое чувство, что я никак не могу ощутить вкуса всей этой большой пионерской жизни.

4. Полдень следующего дня. Нас ведут в лес собирать листья мать-и-мачехи. Нам говорят, что листьев мать-и-мачехи надо собрать как можно больше. И что у нас соревнование между отрядами. И что тот отряд, что соберет больше всех, будет награжден поездкой в … Петрозаводск. Или в Петропавловск. Я совершенно не помню города, так как в эти 10 своих лет я знала только такие города: Москва, Ленинград и еще Сыктывкар, потому что там жил мой дядя. И еще я знала город Тель-а-Вив (там и сейчас живет моя тетя), но также я знала, что если понадобится перечислять известные мне города, про Тель-а-Вив упоминать не нужно. То есть, призовой город на моей внутренней карте родины отсутствовал, осталось только ощущение, что этот город мне неизвестен, родных и друзей у меня там нет, и что если, не дай бог, наш отряд выиграет, надо что-то придумывать, чтобы "откосить".
... А мать-и-мачехи, меж тем, было много. Нас привели к неуютной просеке, продуваемой ветром, было не жарко, над нами свисало небо, но дождя не было. Просека была меж двух еловых массивов, и действительно вся состояла из зарослей мать-и-мачехи. Была как бы покрыта ковром из нее. У нас были мешки, холщевые. Мы очень резво рвали мать-и-мачеху, я просто поражалась, как молчаливо и сильно все мои товарищи хотели в Петрозаводск или в Петропавловск. Я тоже рвала мать-и-мачеху, не так, чтобы рьяно, но двигалась - как опытный водитель на трассе - со скоростью потока. Чтобы не выделяться. И сейчас, когда вспоминаю все это (а я, значит, больше 30 лет не вспоминала) то меня еще удивляет в этом воспоминании именно лес. Как они умудрились в этом лагере найти такой неприглядный, хмурый лес с такой вот просекой, полной полезной мать-и-мачехи, но без единого цветка, ягодки, гриба. Почему-то, когда меня в лес вели папа или бабушка, там непременно находились или ягоды или грибы или, на худой конец, цветы. А в этом специальном лагерном лесу была только мать-и-мачеха, сплошь. И по ней были равномерно расставлены полусогнутые смурные пионеры с холщовыми мешками.

Так я и не узнала, кто выиграл, между прочим. Какой отряд, в смысле.

5. Обед того же дня. Чем кормят, не помню, но помню одну проблему: в столовой есть какая-то женщина, которая ходит вдоль столов и следит, чтобы ДОЕДАЛИ. Я не любила доедать. И в тот день еще на обед были соленые огурцы. Вы такие огурцы, наверное, тоже помните, если вам ±40, но я опишу. Они такие мягкие и скрипучие, внутри у них (если разрезать) продольная щель, и они, эти огурцы, сине-желтого цвета. И не надо говорить, что желый+синий=зеленый. Огурцы были именно сине-желтые. В этом эпизоде все идет по сценарию (не то, что в истории с голосованием) - я съедаю все кроме огурцов, женщина приходит, видит огурцы и велит доедать. И я доедаю.

6. Следующий день (время суток неизвестно). Я в медпункте, меня тошнит. Со мной - юная-юная доктор (или медсестра). Ей меня очень жалко. Она говорит: «Сейчас будем пить марганцовку. Три стакана». Я знаю марганцовку, моя грозная мама тоже любит мне ее давать, когда подозревает отравление, однако о трех стаканах моя мама обычно и не мечтает. Хорошо, если я выпью у мамы полстакана. А тут эта милая белая доктор выводит меня ласково во дворик медпункта, сажает на лавочку, лицом подальше от клумбы, ноги предлагает поставить врозь (а я же всегда в трениках, и это несложно), наливает мне первый стакан и говорит: «Рааааз»… И так -- три раза. Дальше понятно.

7. Пятый и последний день. Меня забирают из лагеря. По лицам родителей видно, что у них тоже что-то пошло не по сценарию, но мне по барабану, я довольна. Но стараюсь держаться вяло, как полагается человеку с отравлением.

Я это все вспомнила потому, что была у сына в лагере на родительском дне. Наснимала там кое-чего. Особенно мне понравился «круг чувств» в траве. Не смогла выяснить о нем больше, поскольку его делала другая смена. И, к сожалению, в тени деревьев плохо видны скульптуры из проволоки, и совсем не виден коридор из ветвей, который дети делали. Но вы нафантазируйте.

Сегодня день освобождения Освенцима, а у нас одна бабушка, которая позвонила на горячую линию, чтобы рассказать свою историю, как раз пережила заключение и помнит освобождение. Она очень грустит, что многое забывается, а то и передергивается как-то и хочет рассказать свою правду, как она это помнит и видела…

Сегодня к Марии Семеновне отправится целая команда прекрасных людей, чтобы пообщаться с бабушкой.

Спасибо большое!

И, конечно же, бабушка будет очень рада, если мы расскажем ее историю вам.

А вот история бабушки Марии Семеновны:

Родилась я в Курской области, поселок Чернянка. Отец мой работал на маслозаводе прессовщиком, мама – разнорабочей. Училась в школе, жила в бедной семье, нас было пятеро у мамы, но двое умерло от голода, а трое остались в живых: я, брат и сестренка младшая. Когда началась война, отца забрали на фронт, мама осталась с нами тремя. Немецкие войска пришли в нашу Курскую область в 1942 году. Немцы уже были в Белгороде, стояли в Короче, а в Чернянку приезжали составы, отправляли солдат на фронт, боеприпасы. Воинская часть работала, и я работала при воинской части, мне было только 14 лет, школы закрыли под полевой лазарет. Работая при воинской части, смазывала патроны для пулемета, которые приходили с маслом заводским, их надо было вытереть и смазать маслом машинным. Вот так я проработала до прихода немцев.

А когда немцы пришли в июне 1942 года, стали молодежь вывозить в Германию. Вывезли всю молодежь и меня последним эшелоном – 10 декабря 1942 года посадили в открытые вагоны и повезли в Германию. Ехали в поезде и женщины, и девчата, и ребята, я – малолетка и еще несколько человек наших военнопленных. Я подложила палец под дверь, когда немец вышел, его разбили, думала, меня вернут – нет. Привезли в какой-то пересылочный пункт нас, распределили на работы. Я от работы отказалась, нас за это с подругой – Надей Пронькиной, она старше меня была, посадили в тюрьму в Бреслау, а потом оттуда отправили в концлагерь Освенцим – Аушвиц.

С января 1943 года находилась в лагере. Везли нас в лагерь в открытых вагонах, подвели к нему, он огорожен колючей проволокой, по проволоке электроток, огни, думали – город какой-то, оказалось, концлагерь. Когда подвели к лагерю, в одежде полосатой ходит народ, тощие такие, страшные. Нас ночью привели, оставили в бараке, потому что было поздно. Оставались там до утра. А утром пришли немки-аузерки (фашистки-надзирательницы), все с нас сняли и накололи номера. У меня номер 75490, а у моей подруги – 75489. Остригли и отправили – ни имени, ни фамилии, только номер. Дали нам платье полосатое, куртку полосатую, колодки на ноги, косынку и отправили в барак на карантин.

В каждом бараке находилось по тысяче человек. Каждый вечер и утро в лагере была аппель – так называлась проверка. Вечером в шесть стоим перед бараком, кто может, а кто не может – лежит в бараке на койке, а мертвых вытаскивали около барака, чтобы все были налицо. Поляки были старшие бараков, а немки потом приходили и считали, чтобы все на месте были – и на мужской, и на женской половине. Если, не дай Бог, кто-нибудь где-нибудь пропадет, утонет в туалете, то весь лагерь стоит до тех пор, пока не найдут человека. После этого давали нам буханку хлеба килограммового на 12 человек, с обратной стороны переворачивали и давали нам со свеклы, вроде, как повидло, по маленькой чайной ложечке. И вот этот кусочек делили, хочешь – половинку на вечер и утро, а хочешь – съешь все с вечера или оставляй на завтра. Затем ложились на нары, были трехъярусные, внизу 12 человек, в середине и наверху. Это на карантине, два матраса, два одеяла байковых. Ложились по очереди – сегодня я с краю, завтра посередине. Так мы были на карантине. Иногда утром встаешь, а среди нас – мертвый, вытаскиваем его. А после аппели спали мы с 9 до 3 часов утра, потом подъем. Старшая лагеря кричит: «На аппель!» Колодки клали под голову, чтобы не украли.

Утром давали пол-литра теплой водички, считалось – кофе. И потом гнали нас на работу по лагерь шрассе – так называлась центральная дорога. Этот лагерь на болоте построен узниками. Выходили через центральную браму (ворота) – как на парад, в стороне – оркестр из таких же узников, как и мы – барабан, контрабас, скрипка, играли какой-то марш. А тут немцы с одной и с другой стороны командуют: «Линкс, линкс!» – левой, левой! За ворота выходишь – разделяют на группы, на каждую – немца с собакой, и гонят на работу. Работа разная: и булыжники укладывали, и рвы какие-то копали на химической фабрике – кого куда посылали. На работу привозили баланду – брюкву, порезанную кусочками, в воде. Дают пол-литра баланды и в пять часов гонят опять на работу, а обратно уже еле ноги тащим. И вот стоим опять до 9 часов, вечером перекличка.

Такой вот лагерный режим был. Три месяца мы были на карантине, нас из лагеря никуда не выпускали, только в лагере работы делали. У мужчин зондер команда была, а у женщин – шайзе команда. Мужчины туалеты выгребали. Бочка такая, черпаком выгребали, нагружали, а потом узники вывозили это за лагерь. А карантин кончился, и нас перевели уже в другой лагерь, где каждый день на работу разную посылали. Там я познакомилась с Реней и Эммой из Белоруссии. Их за связь с партизанами сюда отправили. Мать и сестренку расстреляли, брата – в Минскую тюрьму. А из Минской тюрьмы тоже отправили в концлагерь. Мы и на работу ходили, и спали вместе.

Людей привозили эшелонами, уже даже номера не накалывали – чехов, поляков. Мужчины остаются, а женщин с детьми, вроде как в душ отправляли, а там пускали газ «циклон», дурманили их, а потом пол раздвигался и их сжигали. Наутро этот пепел, команда такая была, через лукошко, и удобряли поля. А жир шел еще куда-то на их нужды. До 1943 года эшелонами привозили и сжигали наших военнопленных. А потом Гитлер издал приказ арийцев не сжигать. Арийцами он называл все нации – чехов, поляков, французов, русских. Только евреев и цыган жгли все время. С июня 44-го по 45-й день и ночь крематории горели. Пламя метра на 4 из труб выходит, черный дым.

С левой стороны от ворот детский барак был, дети смотрят, а родители иногда листочек капусты протянут – когда мимо поля идут, отщипнут украдкой. А когда нас угоняли из лагеря, матери плакали и кричали своим: «Помни имя свое!». Детей закрыли и не подпустили даже к колючей проволоке. Когда мы вышли, этот барак взорвали. Что там от него осталось – не известно.

В конце января нас подняли в 2 часа ночи и выгнали здоровых, а кто не мог выйти – остались в лагере. Дали нам в дорогу буханку хлеба. Кто может – возьмите одеяла. Зимы там хоть и теплые, 10 градусов мороза, но одежда-то: платье и куртка полотняная, колодки. Вывели нас этапом – мужчин сначала, а потом нас, гнали трое суток. Направятся на одну станцию, видно, им разведка докладывает, что там русские. Они сами бежали, как собаки, не зная, куда, и нас гнали. Если кто отставал, два шага в сторону, выстрел в висок, и колонна двигалась дальше. Трое суток нас гнали. Я ноги растерла колодками, не могла идти, говорю: «Реня, Эмма, оставьте меня, я уже не могу!». А они меня под руки тащили, думали, может, где-нибудь хоть привал. А с подругой Надей меня еще в концлагере разлучили.

И вот в каком-то поместье сделали привал. В этом поместье хозяин, видно, от немцев обувь прятал какую-то гражданскую, подобрали мне туфли мужские, колодки сняли, и я могла дальше двигаться. Потом нас опять погрузили на какой-то станции в открытые вагоны, а несколько вагонов отцепили и повезли в лагерь Бухенвальд, несколько – в Равенсбрюк, а нас повезли в северную часть Германии под Гамбург – Берген-Бельзен. Но это был не концлагерь, а для их солдат – санитарный. Деревянные бараки, а на них – белые круги и красный крест. Там мы спали на полу, никаких нар не было, но комендант Юзеф Крамер приехал с нами и хотел построить такой же лагерь, как в Освенциме – такой же крематорий. Гоняли команды выкорчевывать пни, а народ-то каждый день умирал, крематория хоронить нет. Стаскивали на кучу, а народ такой истощенный был, была такая команда, что крючком цепляли труп и тащили на гору. А откуда сила, питание-то какое?

Я еще в этом лагере заболела тифом – ни пить нет, ничего. Реня и Эмма свою порцию воды, которая вместо чая, отдавали мне, и хлеб – поддержали. Без сознания лежала 10 дней. Потом, когда пришла в сознание, узнала, что союзнические войска открыли второй фронт. Мы надеялись, что нас освободят. Гулы орудийные далекие слышны. Я Рене и Эмме говорю: « Вы ходите на работу, вас освободят, а я в лагере, возьмите меня с собой на работу». «Ты же не пройдешь, не выдержишь». «А вы меня локтем поддержите, чтобы я левой-то прошла». Вышли мы, простояли до 10 часов утра в апреле, нас никого не выпустили на работу, вернули в лагерь. Сами лагерь заминировали и хотели сбежать. Но когда пошли, с трех сторон русские войска, а с одной – союзнические. Они не захотели сдаваться русским войскам, лагерная администрация. Вернулись назад. Вывесили белый флаг, что они сдаются, а нас, узников, хотели отравить.

Приготовили баланду с какой-то отравой и рассчитывали, что союзники придут в 5 часов вечера, к тому времени они успеют эту еду раздать. А те пришли в лагерь в 3 часа дня. Пища на кухне сготовлена, но не раздали. А кухня на мужской территории была, мужчины наелись и стали умирать, как мухи, выходили из кухни, падали и умирали. И я рвалась, дошла до этой кухни, но уже поздно, все растащили. Я горько плакала, но нашла брюквину сырую, обрадовалась, мы порезали ее и поели. Но союзники и воду привозили, и еду к 5 часам приготовили, накормили нас – дали суп картофельный с тушенкой и буханку хлеба полкилограммовую на двоих.

Они хотели, как лучше. Но мы истощенные, некоторые понаелись – заворот кишок, тоже умирали. А у нас Реня старше всех была, с 23-го года, поставили миску с супом – по ложке, нас пять человек, съели. Она говорит – положите ложки, а нас трясет, как же положить, мы же есть хотим. Она настаивает, мы ее послушались, положили. Потом еще по ложечке. Этим она спасла себя и нас, а союзники поняли, что допустили ошибку, стали быстро сортировать узников по болезни: у кого чесотка – в одно отделение, у кого тиф – в другое… Но в первую очередь вывезли здоровых. Нас расселили в каком-то лесу в домике двухэтажном, дали гражданскую одежду. Когда нас освободили, танк проехал между бараками, а комендант Юзеф Крамер сидел на танке при своих регалиях, а тут по рупору сказали, что «… с сегодняшнего дня вы свободны, и каждый в скором времени будет отправлен на свою родину».

Радости этой невозможно передать, у некоторых даже не выдерживало сердце, особенно у которых родителей сожгли или детей. А потом, когда вошли в лагерь и увидели гору мертвых, эти злодеяния, надели на коменданта кандалы на руки и ноги и – в карцер. А немок этих, которые с локонами, аузерки, заставили эти трупы грузить в машины. Погрузили и в братской могиле похоронили. А потом суд над этим Крамером был.

Там у нас был русский офицер – переводчик. Мы ему все рассказывали, а он переводил. Нас там хорошо кормили месяц – поддержали и даже предлагали, кто не хочет возвращаться домой, то может поехать в любую страну. Но не было желающих изменить своей Родине, дома ждали и родители, и родственники.

Потом дали каждому несколько плиток шоколада хорошего, настоящего, жарко было, другая еда пропала бы, посадили в машины и повезли. С той стороны Эльбы уже наши войска, а мосты, все переправы взорваны. Переправляли на понтонных надувных мостах. Боялись, что потонем, а до наших солдат уже близко, они нам машут, кричат. Страху натерпелись, но Бог помог. Переправились, обнимаемся, радуемся, плачем…

Перевезли нас в город Кельн. Там советские войска стояли, был шлагбаум, они нас передали – по номерам или фамилиям – не помню. Потом нам говорят – город разбитый, ночуйте, кто где хочет. Мы же никуда не убежим. Утром нас собрали, посадили в вагоны и отвезли в город Фюрстенберг, недалеко от Берлина, там тоже наша воинская часть была № 52709. Бараки какие-то, видимо, раньше немецкий лагерь был. Майор Мезин устроил митинг и сказал, что мы свободны с сегодняшнего дня, можем писать письма домой, потому что всех сразу они вывезти не смогут. За нами идет масса народа, которых освобождали союзнические войска.

Говорили, что к ноябрю нас отправят домой. От мамы получила письмо. Она уже не думала, что я живая. Уже всех приняли, и нашу воинскую часть отправили на Родину, нас тоже. Дали нам какие-то документы, ведь у нас ничего не было. Воинской части везде был зеленый свет, и я быстро добралась до дома. Поступила в вечернюю школу, окончила ее, потом курсы машинисток. Вышла в 47-м году замуж, родила дочь. В 1953 году приехала в Москву.

Десять лет проработала на железной дороге, потом в Министерстве обороны. День Победы отмечали всегда на Красной площади, тогда салютов не было, прожекторами освещали. Водила туда и свою дочь. Жизнь налаживалась.

Школьники из села Визирка Коминтерновского района отправились на отдых в оздоровительный лагерь "Солнечный Берег" в послеке Сергеевка, где по их рассказам, над ними издевались.

Мать мальчиков-близняшек Людмила говорит, что ей пришлось забрать своих детей до окончания заезда, потому что она обнаружила у них синяки. Вместе с ней, воспитателей обвиняют в издевательствах еще три семьи. Всего о жестокости в лагере заявляют шестеро подростков возрастом 12-13 лет, передает 048.ua.

По словам Людмилы, во вторник она с мужем приехала в лагерь поздравить близнецов с днем рождения, а дети пожаловались, что воспитатели их неоднократно обижали. В тот день родители пригрозили администрации лагеря, что если это не прекратится, у пансионата начнутся проблемы. На следующий день вместе с другими родителями и директором школы Людмила снова наведалась в "Солнечный берег".

Дети запуганы, до сих пор не могут толком объяснить, что там происходило. Когда мы и другие родители приехали, дети хоть у нас уже почти взрослые, но плакали навзрыд, - заявила Людмила.

Детей из лагеря забрали. Поначалу они не хотели рассказывать, каким образом их в лагере обижали, но позже поделились с родителями жуткими рассказами.

Они заявляют, что вожатые – двое парней, не имеющих педагогического образования, обзывали их матом, каждому ребенку придумали обидную кличку, а если он не отзывался на прозвище, били.

Это хуже дедовщины, - их заставляли часами держать на вытянутых руках подушки, бегать до отдышки, одна девочка рассказала, что воспитатель пьяный упал в их душе. На наш вопрос, что он – 18-летний парень – делал в душе у девочек, она ответила: "Смотрел, кто моется", - рассказала Людмила.

Детям запрещали жаловаться по телефону своим родителям, а после первого приезда Людмилы их вечером собрали и пригрозили, что "вообще тут всех поубивают, если что-то скажут лишнее".

В областном управлении образования о скандале знают, впрочем, рассказам детей не верят. Начальник отдела молодежи Андрей Яцеленко отметил, что лично контролирует эту ситуацию.

У этих шестерых детей был конфликт с другими из этого отряда. Сейчас в лагере находятся еще 30 ребят из Визирки, все как один отзываются о своих вожатых хорошо. В коллективе отношения дружеские, все дети довольные. Я лично говорил с каждым ребенком, мы провели анонимное анкетирование – никто не пожаловался на издевательства, - утверждает чиновник.

Яцеленко подчеркнул, что родители и дети просто оговаривают лагерь:

Я не знаю, откуда берется эта информация. Если бы такое действительно случилось, дети 10 дней не терпели бы, а сообщили бы родителям. У каждого есть мобильник. Поверьте мне, нынешняя детвора ничего не боятся. Я порекомендовал бы родителям внимательно читать законодательство и помнить, что они несут ответственность за поступки своих детей.

Он добавил, что администрация лагеря поначалу пошла навстречу уговорам родителей пострадавших детей и собиралась отстранить воспитателей, но другие дети были против, и упросили руководство их оставить. Людмила жалеет, что не вызвала в лагере милицию и не сняла побои. В настоящее время она с другими родителями намерены обратиться с жалобой к властям.

В свою очередь правозащитник и глава комиссии по проверке интернатов Максим Мелецкий, заявил, что поставил губернатора в известность и проведет независимую проверку.