Сомерсет моэм бремя страстей человеческих роман. «Бремя страстей человеческих» Сомерсет Моэм

Одним из лучших романов Уильяма Сомерсета Моэма считается «Бремя страстей человеческих», который был написан в начале 20 века, но до сих пор поднимает актуальные вопросы. Из его названия уже примерно понятно, о чем пойдет речь, но всю глубину и широкомасштабность произведения можно оценить лишь после прочтения.

Писатель рассказывает о жизни Филипа Кэри, начиная с его детства и до более взрослого возраста. Вместе с главным героем переживаешь все то, что было в его жизни. Кажется, что его мысли становятся твоими собственными, и ты продолжаешь размышления, даже закрыв книгу. Его чувства пронизывают душу. С одной стороны, всё это кажется понятным, но с другой – поступки Филипа вызывают много вопросов и иногда недоумение.

Филип остался сиротой, к тому же он имеет и физический недостаток. Мальчик оказался на попечении у людей, которые не могли дать ему должной любви и тепла. С детства он знал, что такое насмешки, унижение и жалость. Он замкнулся в себе и стал читать книги. В глубине души он стремился к людям, был готов принять любого, кто его полюбит, но в то же время отгораживался от них.

Вся жизнь Филипа превратилась в поиск самого себя, своего призвания. Он много чего пробовал, но забрасывал, не добившись успеха, понимая, что это дело не для него. Он побывал в разных местах, общался с разными людьми, которые оказывали на него определенное влияние. Филип прошел путь от верующего в бога до циника. Он задумывался о том, что же можно считать общественной моралью, добром и злом, так ли уж точны эти понятия или границы слишком размыты. Вместе с его размышлениями к читателям приходит множество собственных мыслей, заставляющих задаваться сложными и неоднозначными вопросами.

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Бремя страстей человеческих" Моэм Уильям Сомерсет бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Для чего мы живём? Что нужно для того, чтобы чувствовать себя счастливым? Удовлетворение своих собственных потребностей или всё же жертвенность личными амбициями ради блага других людей? А может что-то среднее между этим? О нелёгком, полном искушений, поиске собственной дороги в жизни, пишет в романе «Бремя страстей человеческих» великий английский писатель, Сомерсет Моэм.

Смысл в жизни ищут те, кто не испытывает чувства радости, любви и счастья. Кому тяжело на этом свете жить. Филип Кэри, главный герой произведения «Бремя страстей человеческих» полностью подпадает под данную категорию. Он тот, кто на себе прочувствовал боль, отчаяние одиночества. С ранних лет этот мальчик остался сиротой, и был взят на воспитание своим дядюшкой-священником. Последний же не испытывал к ребёнку особых чувств, и поэтому Филип был предоставлен самому себе. Спасением для него стали книги. Когда этого ребёнка отдали в школу, сверстники также стали насмехаться над ним из-за его хромоты. Этот маленький мальчик стал думать, что страдания — его судьба, карма. Он постоянно просит Бога сделать его здоровым, но не получает ответа на свои мольбы…

Так тяжело понять, что Вселенная хочет тебя, если ты постоянно чувствуешь боль… Знакомство с новыми людьми меняет уже повзрослевшего главного героя романа Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих». Своих обретённых знакомых он считает незаурядными, талантливыми личностями, не замечая, что необычность англичанина Хейуорда — всего лишь поза, за которой скрывается пустота, а Кроншоу — законченный циник и материалист. Последний вменяет Филипу то, что он отрёкся от Бога, но всё равно в душе сохранил христианскую мораль. Кроншоу говорит своему приятелю о том, что всё подчинено своим эгоистичным инстинктам. Даже, если ты делаешь кому-то доброе дело, например, даёшь бедному милостыню, то это сделано именно для собственного удовлетворения и самоуспокоения. Один пьёт виски для собственного удовольствия, другой помогает бедным. В последнем случае такого человека будут считать добродетельным, не особо задумываясь над тем, зачем он это на самом деле делает. Такие взгляды новых приятелей внесли разброд в душу главного героя, однако такое существование также не приносит морального успокоения молодому человеку…

Осознание бесцельности жизни приводит Филипа к фатализму. Он не плачет по утраченным идеалам молодости, а принимает своё существование таким, как есть. Однако счастья при этом почувствовать не может. Женщины, к которым он испытывал сильные чувства, обманывали его и приносили лишь боль и страдания. Особенно это касается Милдред, которая попросту пользовалась этим человеком… Однако неспроста говорят, что без страданий нет настоящей радости и любви. Без душевных мук ты никогда не будешь ценить тихого, спокойного счастья. Так и произошло с главным героем истории Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих», — ценой слишком долгих, тяжёлых разочарований молодой человек пришёл к пониманию, что смыслом всего нашего существования являются, конечно же, взаимные чувства… Наконец-то Филип почувствует душевное спокойствие…

На нашем литературном сайте сайт вы можете скачать книгу Сомерсет Моэм «Бремя страстей человеческих» бесплатно в подходящих для разных устройств форматах — epub, fb2, txt, rtf. Вы любите читать книги и всегда следите за выходом новинок? У нас большой выбор книг самых разных жанров: классика, современная фантастика, литература по психологии и детские издания. К тому же мы предлагаем интересные и познавательные статьи для начинающих писателей и всех тех, кто хочет научиться красиво писать. Каждый наш посетитель сможет найти для себя что-то полезное и увлекательное.

Книга Сомерсета Моэма “Бремя страстей человеческих” – одно из лучших произведений, что я читал недавно. Сомерсет настолько красиво и поэтично описывает наши страсти, что становится даже как-то не по себе. Для ленивых, видео с моим отзывом о книге “Бремя страстей”:

я читал в электронном виде. Мне её подарили на сайте Litres. Не думаю, что вам составит труда найти, где её можно скачать.

Сам Моэм считал, что роман перегружен избыточными деталями, что многие сцены были добавлены в роман просто для увеличения объема или в силу моды - роман был издан в 1915 году - представления о романах в то время отличались от современных. Поэтому, в 60-х годах Моэм существенно сократил роман «…прошло немало времени, прежде чем писатели поняли: описание размером в одну строку часто дает больше, чем в полную страницу». В русском переводе этот вариант романа получил название «Бремя страстей» - чтобы была возможность отличить его от оригинальной версии.

Краткое содержание романа (не читайте, если собираетесь взяться за книгу!)

Первые главы посвящены жизни Филипа в Блэкстебле у дяди и тёти и учёбе в королевской школе в Теркенбери, где Филип терпит немало издевательств из-за своей хромой ноги. Родственники рассчитывают, что после окончания школы Филип поступит в Оксфорд и примет духовный сан, однако молодой человек чувствует, что у него к этому нет настоящего призвания. Вместо этого он отправляется в Гейдельберг (Германия), где учит латынь, немецкий и французский.

Во время своего пребывания в Германии Филип знакомится с англичанином Хейуордом. Филип сразу же проникается симпатией к своему новому знакомому, его не могут не восхищать обширные познания Хейуорда в литературе и искусстве. Однако пылкий идеализм Хейуорда не подходит Филипу: «Он всегда страстно любил жизнь и опыт подсказывал ему, что идеализм - чаще всего трусливое бегство от жизни. Идеалист уходит в себя, потому что страшится напора человеческой толпы; у него не хватает сил для борьбы, и потому он считает её занятием для черни; он тщеславен, а так как ближние не соглашаются с его оценкой самого себя, он утешается тем, что платит им презрением». Другой приятель Филипа, Уикс, так характеризует людей, подобных Хейуорду: «Они всегда восхищаются тем, чем принято восхищаться - чем бы это ни было, - и на днях собираются написать великое произведение. Подумать только - сто сорок семь великих произведений покоятся в душе ста сорока семи великих мужей, но трагедия заключается в том, что ни одно из этих ста сорока семи великих произведений никогда не будет написано. И на свете от этого ничего не меняется».

В Гейдельберге Филип перестаёт верить в Бога, испытывает необычайный душевный подъём и осознаёт, что тем самым сбросил с себя тяжкое бремя ответственности, придававшей значительность каждому его поступку. Филип чувствует себя зрелым, бесстрашным, свободным и решает начать новую жизнь.

После этого Филип предпринимает попытку стать присяжным бухгалтером в Лондоне, но оказывается, что и эта профессия - не для него. Тогда молодой человек принимает решение отправиться в Париж и заняться живописью. Новые знакомые, занимающиеся вместе с ним в художественной студии «Амитрино», знакомят его с ведущим богемный образ жизни поэтом Кроншоу. Кроншоу - антипод Хейуорда, циник и материалист. Он высмеивает Филипа за то, что тот отказался от христианской веры, не отбросив вместе с ней и христианскую мораль. «Люди стремятся в жизни только к одному - к наслаждению, - говорит он. - Человек совершает тот или иной поступок потому, что ему от этого хорошо, а если от этого хорошо и другим людям, человека считают добродетельным; если ему приятно подавать милостыню, его считают милосердным; если ему приятно помогать другим, он - благотворитель; если ему приятно отдавать силы обществу, он - полезный член его; но вы ведь даёте два пенса нищему для своего личного удовлетворения, так же как я для своего личного удовлетворения пью виски с содовой». Отчаявшийся Филип спрашивает, в чём же тогда, по мнению Кроншоу, заключается смысл жизни, а поэт советует ему поглядеть на персидские ковры и отказывается от дальнейших пояснений.

Филип не готов принять философию Кроншоу, однако он соглашается с поэтом в том, что абстрактной морали не существует, и отказывается от неё: «Долой узаконенные представления о добродетели и пороке, о добре и зле - он сам установит для себя жизненные правила». Филип даёт себе совет: «Следуй своим естественным наклонностям, но с должной оглядкой на полицейского за углом». (Тому, кто не читал книгу, это может показаться дикостью, однако следует учитывать, что естественные наклонности Филипа вполне соответствуют общепринятым нормам).

Вскоре Филип понимает, что из него не выйдет великого художника, и поступает в медицинский институт при больнице святого Луки в Лондоне. Он знакомится с официанткой Милдред и влюбляется в неё, несмотря на то, что видит все её недостатки: она некрасива, вульгарна и глупа. Страсть заставляет Филипа идти на невероятные унижения, сорить деньгами и приходить в восторг от малейшего знака внимания со стороны Милдред. Вскоре, она, как и следовало ожидать, уходит к другому человеку, но через некоторое время возвращается к Филипу: оказалось, что её благоверный женат. Филип немедленно порывает связь с доброй, благородной и неунывающей девушкой Норой Несбитт, с которой познакомился вскоре после расставания с Милдред, и повторяет все свои ошибки во второй раз. В конце концов, Милдред неожиданно влюбляется в его институтского товарища Гриффитса и бросает несчастного Филипа.

Филип пребывает в растерянности: философия, которую он для себя придумал, показала свою полную несостоятельность. Филип убеждается в том, что интеллект вообще не может всерьёз помочь людям в критическую минуту жизни, разум его - только созерцатель, регистрирующий факты, но бессильный вмешаться. Когда наступает время действовать, человек бессильно склоняется под бременем своих инстинктов, страстей. Это постепенно приводит Филипа к фатализму: «Снявши голову, по волосам не плачут, ибо все силы были направлены на то, чтобы эту голову снять».

Через некоторое время Филип встречается с Милдред в третий раз. Он уже не чувствует к ней прежней страсти, но по-прежнему испытывает какое-то пагубное влечение к этой женщине и тратит на неё кучу денег. В довершение к этому он разоряется на бирже, теряет все свои сбережения, бросает мединститут и устраивается на работу в мануфактурный магазин. Но именно тогда Филип разгадывает загадку Кроншоу и находит в себе силы отказаться от последней иллюзии, сбросить с себя последнее бремя. Он признаёт, что «жизнь не имеет никакого смысла, и существование человека бесцельно. […] Зная, что ни в чём нет смысла и ничто не имеет значения, человек всё же может получить удовлетворение, выбирая различные нити, которые он вплетает в бесконечную ткань жизни: ведь это река, не имеющая истока и бесконечно текущая, не впадая ни в какие моря. Существует один узор - самый простой и красивый: человек рождается, мужает, женится, производит на свет детей, трудится ради куска хлеба и умирает; но есть и другие, более замысловатые и удивительные узоры, где нет места счастью или стремлению к успеху, - в них скрыта, пожалуй, какая-то своя тревожная красота».

Осознание бесцельности жизни вовсе не приводит Филипа в отчаяние, как можно было подумать, а наоборот делает его счастливым: «Неудача ничего не меняет, а успех равен нулю. Человек - только мельчайшая песчинка в огромном людском водовороте, захлестнувшем на короткий миг земную поверхность; но он становится всесильным, как только разгадает тайну, что и хаос - ничто».

Дядя Филипа умирает и оставляет племяннику наследство. Эти деньги позволяют Филипу вернуться в мединститут. Во время учёбы он лелеет мечту отправиться в путешествие, посетить Испанию (в своё время на него произвели огромное впечатление картины Эль Греко) и страны Востока. Однако новая подруга Филипа, девятнадцатилетняя Салли - дочь его бывшего пациента Торпа Ательни, сообщает о том, что она ждёт ребёнка. Филип как человек благородный решает жениться на ней, несмотря на то, что это не позволит осуществиться его мечтам о путешествиях. Вскоре оказывается, что Салли ошиблась, однако Филип не чувствует облегчения - наоборот, он разочарован. Филип понимает, что нужно жить сегодняшним, а не завтрашним днём, самый простой узор человеческой жизни и является самым совершенным. Поэтому он всё-таки делает предложение Салли. Он не любит эту девушку, но чувствует к ней огромную симпатию, ему с ней хорошо, к тому же, он, как ни смешно это звучит, питает к ней уважение, а страстная любовь, как показала история с Милдред, зачастую приносит одни огорчения.

В конце концов, Филип даже примиряется со своей хромой ногой, ведь «без неё он не мог бы так остро ощущать красоту, страстно любить искусство и литературу, взволнованно следить за сложной драмой жизни. Издёвки и презрение, которым он подвергался, заставили его углубиться в себя и вырастили цветы - теперь уже они никогда не утратят своего аромата». На смену вечной неудовлетворённости приходит душевное спокойствие.

Отзыв с цитатами о романе “Бремя страстей человеческих” с сайта irecommend.ru

Благодаря хорошим отзывам книга “Бремя страстей человеческих”, которую написал британский прозаик Сомерсет Моэм, в свое время у меня оказалась в ридере и долго там находилась невостребованной.

Когда начинаешь искать что-нибудь для прочтения, перебираешь названия, авторов. И каждый раз когда я натыкалась на название этой книги, оно мне казалось жутко несовременным, и, честно говоря, я представляла внутри некую скукотищу. Поэтому долгое время обходила книгу стороной. Но она упорно попадалась мне на глаза, ведь название на букву “б”, то есть книга всегда практически в начале списка.

И вот наконец я решила ее прочесть. Теперь понимаю, что книга просто ждала своего часа, ждала соответствующего моего настроения.

Роман “Бремя страстей человеческих” отнюдь не оказался архаичным. На мой взгляд, он очень современен, хотя автор написал его в 1915 году, а действие в нем разворачивается, начиная с 1885 года.

Главный герой романа – Филип Кэри. Мы знакомимся с ним, начиная с его 9-летнего возраста, с того момента, как умирает его мама, и он остается сиротой, и отслеживаем его жизненный путь, его становление в мужчину.

Мальчик с искалеченной судьбой и израненной душой. Кроме глубочайшей детской травмы, смерти родителей, ему через всю жизнь пришлось пронести свою инаковость, ведь он родился с серьезным физическим недугом – изуродованной ногой. С детства хромал, и вот эта его хромота постоянно становилась предметом насмешек сверстников, а во взрослом возрасте неприятным объектом чрезмерного внимания окружающих.

Это выработало в нем громадный комплекс, с которым надо было как-то жить, учиться, работать, любить.

Произведение “Бремя страстей человеческих” очень атмосферное. Мы погружаемся в жизнь Европы того времени. Удивляет открытость границ. Для нас, нынешних россиян, границы ведь стали открытыми совсем недавно, и то, в большинстве своем мы преодолеваем их в качестве туристов. А здесь поражает возможность жить, учиться, работать в любой стране. Вообще поражает мобильность людей того времени. Так и главный герой: родился в Англии, учился в закрытой школе, потом решил поучиться в Берлине, потом поработать в Лондоне, потом опять поучиться в Париже, вернуться на Родину, чтобы снова начать учиться в Лондоне. Но это так, заметки на полях. Не это главное в книге “Бремя страстей человеческих”.

Главное – сами страсти, снедающие человека. И не важно, жил ли этот человек в 19-ом веке или живет в 21-ом. Ничего в этом мире не меняется.

Вера в Бога или неверие.

Поиски своего места в жизни.

Человеческие взаимоотношения. Одиночество.

Извечная борьба сердца с разумом, и очень часто сердце оказывается сильнее. В тень уходят и гордость, и здравый смысл, и положение в обществе, и собственное благополучие, когда на сцену выходит ее величество Страсть.

Душевные переживания главного героя книги “Бремя страстей человеческих” написаны очень сильно. Порой невольно возникает ассоциация с муками Родиона Раскольникова в “Преступлении и наказании”. Такая же мощь страданий.

И все эти страсти вне времени. Глубина их, конечно, зависит от чувствительности натуры. Но во все времена люди делали глупости под влиянием своих страстей, наступали на грабли, разбивали свою жизнь. И так будет всегда.

Хочу предупредить, что книга “Бремя страстей человеческих” Сомерсета Моэма. длинная. Но пусть вас это не испугает: читается она на одном дыхании. Я просто несколько дней жила какой-то параллельной жизнью – жизнью этого мальчика, юноши, мужчины, и сопереживала ему.

Ещё один отзыв с сайта bookmix.ru. И да, опять захотелось в Лондон 🙂

Этот увесистый кирпич я принципиально решила усвоить в электронном варианте хотя бы потому, что телефон всегда весит одинаково, а тяжёлую книгу с собой в метро особо не потаскаешь.

Но всё-таки именно такие романы лучше читать в бумаге, переворачивать страницы, посматривая, ну, сколько там до конца, поглаживать переплёт, выбрать закладку из того, что попадётся под руку, и вдыхать запах книжных страниц. Особенно когда речь заходит о книгах.

Эта та старая (ну, всё ещё не совсем старая, но довольно близко) добрая Англия, про которую определение «английская литература» звучит как знак качества.

Это тот роман, сюжет которого не стоит пересказывать. Человек родился, учился, женился и умер. И разгадал загадку персидского ковра где-то в промежутках между стадиями.

Точнее не так. Мы не застаем роды главного героя, да и покинем его ещё в тридцатилетнем возрасте, когда до «умер» ещё далеко. Но пройдем все стадии взросления, самореализации и потакания собственным страстям.

Когда Филип умом понимал, что нужно сделать одно, но сердце практически заставляло поступать иначе, мне хотелось забросить «Бремя» далеко-далеко. «Тряпка!», - злилась я, бросала читать книгу, но всё равно возвращалась. Это же роман, он может закончиться хорошо. Может, но не обязан. И за что я люблю подобные произведения - в них не угадаешь, чем всё закончится, потому что длится это бесконечно и одно плавно перетекает в другое.

Главный герой не вызывает особой симпатии. Он обычный человек. Спонтанный, легкомысленный, увлекающийся. Ему не нравилось сидеть и разбираться в столбиках цифр бухгалтерии - да и кому это понравится? Ему хотелось красивой богемной жизни в Париже. Монмартр, художники, вдохновение, музы, признание.

И его можно понять. Подобные желания не редкость. Просто не все решаются на их воплощение.

И желать смерти дяди во имя наследства - жестоко, но тоже вполне понимаемо.

Повторюсь, главный герой произведения - обычный человек. В смысле не супергерой. И ничто человеческое ему не чуждо. И главное тут - понять, где оно, твоё счастье, далеко или близко.

Моэм прекрасен. Его произведения легковесные, но при этом красивые и изящные. Приятное времяпрепровождение: прожить день за днем жизнь одного вымышленного персонажа, прототипом которого мог стать любой хромой. Да и не хромой тоже.

Хотя я вас обманула. Филип не так уж прост. Мозгов у него хватает. Не хватало только характера. Временами.

А Моэм в свою очередь рано лишился родителей, воспитывался дядей-священником, изучал литературу и философию в Гейдельберге и медицину в Лондоне. В романе вся действительность наверняка пре-приукрашена - на то это и роман. Но также верно и то, что если вы хотите немного узнать самого автора - ищите его в Филипе.

W. Somerset Maugham

Of Human Bondage

Печатается с разрешения The Royal Literary Fund и литературных агентств AP Watt Limited и The Van Lear Agency LLC.

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© The Royal Literary Fund, 1915

© Перевод. Е. Голышева, наследники, 2011

© Перевод. Б. Изаков, наследники, 2011

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

Глава 1

День занялся тусклый, серый. Тучи повисли низко, воздух был студеный – вот-вот выпадет снег. В комнату, где спал ребенок, вошла служанка и раздвинула шторы. Она по привычке окинула взглядом фасад дома напротив – оштукатуренный, с портиком – и подошла к детской кроватке.

– Вставай, Фи?лип, – сказала она.

Откинув одеяло, она взяла его на руки и снесла вниз. Он еще не совсем проснулся.

– Тебя зовет мама.

Отворив дверь в комнату на первом этаже, няня поднесла ребенка к постели, на которой лежала женщина. Это была его мать. Она протянула к мальчику руки, и он свернулся калачиком рядом с ней, не спрашивая, почему его разбудили. Женщина поцеловала его зажмуренные глаза и худенькими руками ощупала теплое тельце сквозь белую фланелевую ночную рубашку. Она прижала ребенка к себе.

– Тебе хочется спать, детка? – спросила она.

Голос у нее был такой слабый, что, казалось, он доносится откуда-то издалека. Мальчик не ответил и только сладко потянулся. Ему было хорошо в теплой, просторной постели, в нежных объятиях. Он попробовал стать еще меньше, сжался в комочек и сквозь сон ее поцеловал. Глаза его закрылись, и он крепко уснул. Доктор молча подошел к постели.

– Дайте ему побыть со мной хоть немножко, – простонала она.

Доктор не ответил и только строго на нее поглядел. Зная, что ей не позволят оставить ребенка, женщина поцеловала его еще раз, провела рукой по его телу; взяв правую ножку, она перебрала все пять пальчиков, а потом нехотя притронулась к левой ноге. Она заплакала.

– Что с вами? – спросил врач. – Вы устали.

Она покачала головой, и слезы покатились у нее по щекам. Доктор наклонился к ней.

– Дайте его мне.

Она была слишком слаба, чтобы запротестовать. Врач передал ребенка на руки няньке.

– Положите его обратно в постельку.

– Сейчас.

Спящего мальчика унесли. Мать рыдала, уже не сдерживаясь.

– Бедняжка! Что с ним теперь будет!

Сиделка пробовала ее успокоить; выбившись из сил, женщина перестала плакать. Доктор подошел к столу в другом конце комнаты, где лежал прикрытый салфеткой труп новорожденного младенца. Приподняв салфетку, врач поглядел на безжизненное тельце. И, хотя кровать была отгорожена ширмой, женщина догадалась, что он делает.

– Мальчик или девочка? – шепотом спросила она у сиделки.

– Тоже мальчик.

Женщина ничего не сказала.

В комнату вернулась нянька. Она подошла к больной.

– Филип так и не проснулся, – сказала она.

Воцарилось молчание. Доктор снова пощупал у больной пульс.

– Пожалуй, пока я здесь больше не нужен, – сказал он. – Зайду после завтрака.

– Я вас провожу, – предложила сиделка.

Они молча спустились по лестнице в переднюю. Доктор остановился.

– Вы послали за деверем миссис Кэри?

– Как вы думаете, когда он приедет?

– Не знаю, я жду телеграмму.

– А что делать с мальчиком? Не лучше ли его куда-нибудь пока отослать?

– Мисс Уоткин согласилась взять его к себе.

– А кто она такая?

– Его крестная. Как по-вашему, миссис Кэри поправится?

Доктор покачал головой.

Глава 2

Неделю спустя Филип сидел на полу гостиной мисс Уоткин в Онслоу Гарденс. Он рос единственным ребенком в семье и привык играть один. Комната была заставлена громоздкой мебелью, и на каждой оттоманке лежало по три больших пуфа. В креслах тоже лежали подушки. Филип стащил их на пол и, сдвинув легкие золоченые парадные стулья, построил затейливую пещеру, где мог прятаться от притаившихся за портьерами краснокожих. Приложив ухо к полу, он прислушивался к дальнему топоту стада бизонов, несущихся по прерии. Дверь отворилась, и он затаил дыхание, чтобы его не нашли, но сердитые руки отодвинули стул, и подушки повалились на пол.

– Ах ты, шалун! Мисс Уоткин рассердится.

– Ку-ку, Эмма! – сказал он.

Няня наклонилась, поцеловала его, а потом стала отряхивать и убирать подушки.

– Мы домой поедем? – спросил он.

– Да, я пришла за тобой.

– У тебя новое платье.

Шел 1885 год, и женщины подкладывали под юбки турнюры. Платье было сшито из черного бархата, с узкими рукавами и покатыми плечами; юбку украшали три широкие оборки. Капор тоже был черный и завязывался бархотками. Няня не знала, как ей быть. Вопрос, которого она ждала, не был задан, и ей не на что было дать заранее приготовленный ответ.

– Почему же ты не спрашиваешь, как поживает твоя мама? – не выдержала она наконец.

– Я позабыл. А как поживает мама?

Теперь уже она могла ответить:

– Твоей маме хорошо. Она очень счастлива.

– Мама уехала. Ты ее больше не увидишь.

Филип ничего не понимал.

– Почему?

– Твоя мама на небе.

Она заплакала, и Филип, хоть и не знал, в чем дело, заплакал тоже. Эмма – высокая костистая женщина со светлыми волосами и грубоватыми чертами лица – была родом из Девоншира и, несмотря на многолетнюю службу в Лондоне, так и не отучилась от своего резкого говора. От слез она совсем растрогалась и крепко прижала мальчика к груди. Она понимала, какая беда постигла ребенка, лишенного той единственной любви, в которой не было и тени корысти. Ей казалось ужасным, что он попадет к чужим людям. Но немного погодя она взяла себя в руки.

– Тебя дожидается дядя Уильям, – сказала она. – Сходи попрощайся с мисс Уоткин, и мы поедем домой.

– Я не хочу с ней прощаться, – ответил он, почему-то стыдясь своих слез.

– Ну ладно, тогда сбегай наверх и надень шляпу.

Он принес шляпу. Эмма ждала его в прихожей. Из кабинета позади гостиной доносились голоса. Филип в нерешительности остановился. Он знал, что мисс Уоткин и ее сестра разговаривают с приятельницами, и подумал – мальчику было всего девять лет, – что, если он к ним зайдет, они его пожалеют.

– Я все-таки пойду попрощаюсь с мисс Уоткин.

– Вот молодец, сходи, – похвалила его Эмма.

– Ты сперва им скажи, что я сейчас приду.

Ему хотелось получше обставить прощание. Эмма постучала в дверь и вошла. Он услышал, как она говорит:

– Филип хочет с вами проститься.

Разговор сразу смолк, и Филип, прихрамывая, вошел в кабинет. Генриетта Уоткин была краснолицая, тучная дама с крашеными волосами. В те дни крашеные волосы были редкостью и привлекали всеобщее внимание; Филип слышал немало пересудов на этот счет у себя дома, когда крестная вдруг изменила свою окраску. Жила она вдвоем со старшей сестрой, которая безропотно смирилась со своими преклонными годами. В гостях у них были две незнакомые Филипу дамы; они с любопытством разглядывали мальчика.

– Бедное мое дитя, – произнесла мисс Уоткин и широко раскрыла Филипу объятия.

Она заплакала. Филип понял, почему она не вышла к обеду и надела черное платье. Ей было трудно говорить.

– Мне надо домой, – прервал наконец молчание мальчик.

Он высвободился из объятий мисс Уоткин, и она поцеловала его на прощание. Потом Филип подошел к ее сестре и простился с ней. Одна из незнакомых дам спросила, можно ли ей тоже его поцеловать, и он степенно разрешил. У него хоть и текли слезы, но ему очень нравилось, что он причина такого переполоха; он с удовольствием побыл бы еще, чтобы его опять приласкали, но почувствовал, что мешает, и сказал, что Эмма, наверно, его дожидается. Мальчик вышел из комнаты. Эмма спустилась в помещение для прислуги поговорить со своей знакомой, и он остался ждать ее на площадке. До него донесся голос Генриетты Уоткин:

– Его мать была моей самой близкой подругой. Никак не могу примириться с мыслью, что она умерла.

– Не надо было тебе ходить на похороны, Генриетта! – сказала сестра. – Я так и знала, что ты вконец расстроишься.

В беседу вмешалась одна из незнакомых дам:

– Бедный малыш! Остался круглым сиротой – вот ужас! Он, кажется, еще и хромой?

– Да, от рождения. Бедная мать так всегда горевала!

Пришла Эмма. Они сели на извозчика, и Эмма сказала кучеру, куда ехать.

Глава 3

Когда они подъехали к дому, где умерла миссис Кэри – он стоял на унылой, чинной улице между Ноттинг-Хилл-гейт и Хай-стрит в Кенсингтоне, – Эмма повела Филипа прямо в гостиную. Дядя писал благодарственные письма за присланные на похороны венки. Один из них, принесенный слишком поздно, лежал в картонной коробке на столе в прихожей.

– Вот и Филип, – сказала Эмма.

Мистер Кэри неторопливо привстал и обменялся с мальчиком рукопожатием. Потом подумал, нагнулся и поцеловал ребенка в лоб. Это был человек невысокого роста, склонный к полноте. Волосы он носил длинные и зачесывал набок, чтобы скрыть лысину, а лицо брил. Черты лица были правильные, и в молодости мистер Кэри, наверно, считался красивым. На часовой цепочке он носил золотой крестик.

– Ну, Филип, ты теперь будешь жить со мной, – сказал мистер Кэри. – Ты рад?

Два года назад, когда Филип перенес оспу, его послали в деревню погостить к дяде-священнику, но в памяти у него сохранились только чердак и большой сад; дядю и тетю он не запомнил.

– Мы теперь с тетей Луизой будем тебе вместо отца и матери.

Губы у мальчика задрожали, он покраснел, но ничего не ответил.

– Твоя дорогая мама оставила тебя на мое попечение.

Мистеру Кэри нелегко было разговаривать с детьми. Когда пришла весть, что жена его брата при смерти, он тут же отправился в Лондон, но по дороге только и думал о том, какую возьмет на себя обузу, если будет вынужден заботиться о племяннике. Ему было далеко за пятьдесят, с женой они прожили тридцать лет, но детей у них не было; мысль о появлении в доме мальчишки, который мог оказаться сорванцом, его совсем не радовала. Да и жена брата никогда ему особенно не нравилась.

– Я отвезу тебя завтра же в Блэкстебл, – сказал он.

– И Эмму тоже?

Ребенок положил свою ручонку в руку няни, и Эмма ее сжала.

– Боюсь, что Эмме придется с нами расстаться, – сказал мистер Кэри.

– А я хочу, чтобы Эмма поехала со мной.

Филип заплакал, и няня тоже не смогла удержаться от слез. Мистер Кэри беспомощно глядел на них обоих.

– Попрошу вас оставить нас с Филипом на минутку одних.

– Пожалуйста, сэр.

Филип цеплялся за нее, но она ласково отвела его руки. Мистер Кэри посадил мальчика на колени и обнял.

– Не плачь, – сказал он. – Ты уже большой – стыдно, чтобы за тобой ходила няня. Скоро все равно придется отправить тебя в школу.

– А я хочу, чтобы Эмма поехала со мной! – твердил ребенок.

– Это стоит много денег. А твой отец оставил очень мало. Не знаю, куда все девалось. Тебе придется считать каждое пенни.

Накануне мистер Кэри сходил к поверенному, который вел все дела их семьи. Отец Филипа был хирургом с хорошей практикой, и его работа в клинике, казалось, должна была дать ему обеспеченное положение. Но после его скоропостижной смерти от заражения крови, к всеобщему удивлению, выяснилось, что он не оставил вдове ничего, кроме страховой премии и дома на Брутен-стрит. Умер он полгода назад, и миссис Кэри, слабая здоровьем и беременная, совсем потеряв голову, сдала дом за первую предложенную ей цену. Свою мебель она отправила на склад, а для того чтобы не терпеть во время беременности неудобств, сняла на год целый меблированный дом, платя за него, по мнению священника, бешеные деньги. Правда, она никогда не умела экономить и была неспособна сократить расходы в соответствии со своим новым положением. То немногое, что ей оставил муж, она растратила, и теперь, когда все издержки будут покрыты, на содержание мальчика до его совершеннолетия останется не больше двух тысяч фунтов. Но все это трудно было объяснить Филипу, и он продолжал горько рыдать.

– Пойди лучше к Эмме, – сказал мистер Кэри, понимая, что няне будет легче утешить ребенка.

Филип молча слез с дядиных колен, но мистер Кэри его удержал.

– Нам надо завтра ехать, в субботу я должен приготовиться к воскресной проповеди. Скажи Эмме, чтобы она сегодня же собрала твои вещи. Можешь взять все свои игрушки. И, если хочешь, выбери по какой-нибудь вещице на память об отце и матери. Все остальное будет продано.

Мальчик выскользнул из комнаты. Мистер Кэри не привык трудиться; он вернулся к своим эпистолярным занятиям с явным неудовольствием. Сбоку на столе лежала пачка счетов, которые очень его злили. Один из них казался ему особенно возмутительным. Сразу же после смерти миссис Кэри Эмма заказала в цветочном магазине целый лес белых цветов, чтобы украсить комнату усопшей. Какая пустая трата денег! Эмма слишком много себе позволяла. Даже если бы в этом не было необходимости, он все равно бы ее уволил.

А Филип подошел к ней, уткнулся головой ей в грудь и зарыдал так, словно у него разрывалось сердце. Она же, чувствуя, что любит его, почти как родного сына – Эмму наняли, когда ему не было еще и месяца, – утешала его ласковыми словами. Она обещала часто его навещать, говорила, что никогда его не забудет; рассказывала ему о тех местах, куда он едет, и о своем доме в Девоншире – отец ее взимал пошлину за проезд по дороге, ведущей в Эксетер, у них были свои свиньи и корова, а корова только что отелилась… У Филипа высохли слезы, и завтрашнее путешествие стало казаться ему заманчивым. Эмма поставила мальчика на пол – дел было еще много, – и Филип помог ей вынимать одежду и раскладывать на постели. Эмма послала его в детскую собирать игрушки; скоро он уже весело играл.

Но потом ему надоело играть одному, и он прибежал в спальню, где Эмма укладывала его вещи в большой сундук, обитый жестью. Филип вспомнил, что дядя разрешил ему взять что-нибудь на память о папе и маме. Он рассказал об этом Эмме и спросил, чт? ему лучше взять.

– Сходи в гостиную и погляди, что тебе больше нравится.

– Там дядя Уильям.

– Ну и что же? Вещи-то ведь твои.

Филип нерешительно спустился по лестнице и увидел, что дверь в гостиную отворена. Мистер Кэри куда-то вышел. Филип медленно обошел комнату. Они жили в этом доме так недолго, что в нем было мало вещей, к которым он успел привязаться. Комната казалась ему чужой, и Филипу ничего в ней не приглянулось. Он помнил, какие вещи остались от матери и чт? принадлежало хозяину дома. Наконец он выбрал небольшие часы: мать говорила, что они ей нравятся. Взяв часы, Филип снова понуро поднялся наверх. Он подошел к двери материнской спальни и прислушался. Никто не запрещал ему туда входить, но он почему-то чувствовал, что это нехорошо. Мальчику стало жутко, и сердце у него испуганно забилось; однако он все-таки повернул ручку. Он сделал это потихоньку, словно боясь, что его кто-то услышит, и медленно отворил дверь. Прежде чем войти, он собрался с духом и немножко постоял на пороге. Страх прошел, но ему по-прежнему было не по себе. Филип тихонько прикрыл за собой дверь. Шторы были опущены, и в холодном свете январского полдня комната казалась очень мрачной. На туалете лежали щетка миссис Кэри и ручное зеркальце, а на подносике – головные шпильки. На каминной доске стояли фотографии отца Филипа и его самого. Мальчик часто бывал в этой комнате, когда мамы здесь не было, но сейчас все здесь выглядело как-то по-другому. Даже у стульев – и у тех был какой-то непривычный вид. Кровать была постелена, словно кто-то собирался лечь спать, а на подушке в конверте лежала ночная рубашка.

Филип открыл большой гардероб, битком набитый платьями, влез в него, обхватил столько платьев, сколько смог, и уткнулся в них лицом. Платья пахли духами матери. Потом Филип стал выдвигать ящики с ее вещами; белье было переложено мешочками с сухой лавандой, запах был свежий и очень приятный. Комната перестала быть нежилой, и ему показалось, что мать просто ушла погулять. Она скоро придет и поднимется к нему в детскую, чтобы выпить с ним чаю. Ему даже почудилось, что она только что его поцеловала.

Неправда, что он никогда больше ее не увидит. Неправда, потому что этого не может быть. Филип вскарабкался на постель и положил голову на подушку. Он лежал не шевелясь и почти не дыша.

Глава 4

Филип плакал, расставаясь с Эммой, но путешествие в Блэкстебл его развлекло, и, когда они подъезжали, мальчик уже успокоился и был весел. Блэкстебл находился в шестидесяти милях от Лондона. Отдав багаж носильщику, мистер Кэри и Филип отправились домой пешком; идти нужно было всего минут пять. Подойдя к воротам, Филип вдруг вспомнил их. Они были красные, с пятью перекладинами и свободно ходили на петлях в обе стороны; на них удобно кататься, хотя ему это и было запрещено. Миновав сад, они подошли к парадной двери. Через эту дверь входили гости; обитатели дома пользовались ею только по воскресеньям и в особенных случаях – когда священник ездил в Лондон или возвращался оттуда. Обычно же в дом входили через боковую дверь. Был тут и черный ход – для садовника, нищих и бродяг. Дом, довольно просторный, из желтого кирпича, с красной крышей, был построен лет двадцать пять назад в церковном стиле. Парадное крыльцо напоминало паперть, а окна в гостиной были узкие, как в готическом храме.

Миссис Кэри знала, каким поездом они приедут, и дожидалась их в гостиной, прислушиваясь к стуку калитки. Когда звякнула щеколда, она вышла на порог.

– Вон тетя Луиза, – сказал мистер Кэри. – Беги поцелуй ее.

Филип неуклюже побежал, волоча хромую ногу. Миссис Кэри была маленькая, высохшая женщина одних лет со своим мужем; лицо ее покрывала частая сеть морщин, голубые глаза выцвели. Седые волосы были завиты колечками по моде ее юности. На черном платье было одно-единственное украшение – золотая цепочка с крестиком. Держалась она застенчиво, и голос у нее был слабый.

– Ты шел пешком, Уильям? – спросила она с укором, поцеловав мужа.

– Я не подумал, что для него это далеко, – ответил тот, взглянув на племянника.

– Тебе нетрудно было идти, Филип? – спросила миссис Кэри мальчика.

– Нет. Я люблю гулять.

Разговор этот немножко его удивил. Тетя Луиза позвала его в дом, и они вошли в прихожую. Пол был выложен красными и желтыми плитками, на которых чередовались изображения греческого креста и агнца божия. Отсюда наверх вела парадная лестница из полированной сосны с каким-то особенным запахом; дому священника повезло: когда в церкви делали новые скамьи, леса хватило и на эту лестницу. Резные перила были украшены эмблемами четырех евангелистов.

– Я велела протопить печь, боялась, что вы в дороге замерзнете, – сказала миссис Кэри.

Большая черная печь в прихожей топилась только в очень дурную погоду или когда священник был простужен. Если простужена была миссис Кэри, печь не топили. Уголь стоил дорого, да и прислуга, Мэри-Энн, ворчала, когда приходилось топить все печи. Ежели им приспичило повсюду разводить огонь, пусть наймут вторую прислугу. Зимой мистер и миссис Кэри больше сидели в столовой и обходились одной печью; но и летом привычка брала свое: они все время тоже проводили в столовой; гостиной пользовался один мистер Кэри, да и то по воскресеньям, когда ложился соснуть после обеда. Зато каждую субботу ему протапливали печь в кабинете, чтобы он мог написать воскресную проповедь.

Тетя Луиза отвела Филипа наверх, в крошечную спаленку; окно ее выходило на дорогу. Прямо перед окном росло большое дерево. Филип припомнил теперь и его: ветви росли так низко, что на дерево нетрудно было вскарабкаться даже ему.

– Комнатка невелика, да ведь и ты еще маленький, – сказала миссис Кэри. – А тебе не страшно будет спать одному?

В прошлый раз, когда Филип жил в доме священника, он приехал сюда с няней, и у миссис Кэри не много было с ним хлопот. Теперь она поглядывала на мальчика с некоторым беспокойством.

– Ты умеешь мыть руки, не то дай я тебе их вымою…

– Я сам умею мыться, – сказал он гордо.

– Ладно, когда придешь пить чай, я проверю, хорошо ли ты вымыл руки, – заявила миссис Кэри.

Она ничего не понимала в детях. Когда было решено, что Филип приедет жить в Блэкстебл, миссис Кэри много думала о том, как ей получше обращаться с ребенком; ей хотелось добросовестно выполнить свой долг. А теперь, когда мальчик приехал, она робела перед ним ничуть не меньше, чем он перед ней. Миссис Кэри от души надеялась, что Филип не окажется шаловливым или невоспитанным мальчишкой, ведь муж ее терпеть не мог шаловливых и невоспитанных детей. Извинившись, миссис Кэри оставила Филипа одного, но минуту спустя вернулась – постучала и спросила за дверью, сумеет ли он сам налить себе в таз воды. Потом она спустилась вниз и позвонила служанке, чтобы та подавала чай.

В просторной, красивой столовой окна выходили на две стороны и были завешаны тяжелыми шторами из красного репса. Посредине стоял большой стол, у одной из стен – солидный буфет красного дерева с зеркалом, в углу – фисгармония, а по бокам камина – два кресла, обитые тисненой кожей, с наколотыми на спинки салфеточками; одно из них, с ручками, называлось «супругом», другое, без ручек, – «супругой». Миссис Кэри никогда не сидела в кресле, говоря, что предпочитает стулья, хотя на них и не так удобно: дел всегда много, а в кресло сядешь, облокотишься на ручки, и встать уже не захочется.

Когда Филип вошел, мистер Кэри разжигал огонь в камине; он показал племяннику две кочерги. Одна была большая, до блеска отполированная и совсем новая – ее звали «священником»; другая, поменьше и множество раз побывавшая в огне, звалась «помощником священника».

День занялся тусклый, серый. Тучи повисли низко, воздух был студеный – вот-вот выпадет снег. В комнату, где спал ребенок, вошла служанка и раздвинула шторы. Она по привычке окинула взглядом фасад дома напротив – оштукатуренный, с портиком – и подошла к детской кроватке.

– Вставай, Филип, – сказала она.

Откинув одеяло, она взяла его на руки и снесла вниз. Он еще не совсем проснулся.

– Тебя зовет мама.

Отворив дверь в комнату на первом этаже, няня поднесла ребенка к постели, на которой лежала женщина. Это была его мать. Она протянула к мальчику руки, и он свернулся калачиком рядом с ней, не спрашивая, почему его разбудили. Женщина поцеловала его зажмуренные глаза и худенькими руками ощупала теплое тельце сквозь белую фланелевую ночную рубашку. Она прижала ребенка к себе.

– Тебе хочется спать, детка? – спросила она.

Голос у нее был такой слабый, что, казалось, он доносится откуда-то издалека. Мальчик не ответил и только сладко потянулся. Ему было хорошо в теплой, просторной постели, в нежных объятиях. Он попробовал стать еще меньше, сжался в комочек и сквозь сон ее поцеловал. Глаза его закрылись, и он крепко уснул. Доктор молча подошел к постели.

– Дайте ему побыть со мной хоть немножко, – простонала она.

Доктор не ответил и только строго на нее поглядел. Зная, что ей не позволят оставить ребенка, женщина поцеловала его еще раз, провела рукой по его телу; взяв правую ножку, она перебрала все пять пальчиков, а потом нехотя притронулась к левой ноге. Она заплакала.

– Что с вами? – спросил врач. – Вы устали.

Она покачала головой, и слезы покатились у нее по щекам. Доктор наклонился к ней.

– Дайте его мне.

Она была слишком слаба, чтобы запротестовать. Врач передал ребенка на руки няньке.

– Положите его обратно в постельку.

– Сейчас.

Спящего мальчика унесли. Мать рыдала, уже не сдерживаясь.

– Бедняжка! Что с ним теперь будет!

Сиделка пробовала ее успокоить; выбившись из сил, женщина перестала плакать. Доктор подошел к столу в другом конце комнаты, где лежал прикрытый салфеткой труп новорожденного младенца. Приподняв салфетку, врач поглядел на безжизненное тельце. И, хотя кровать была отгорожена ширмой, женщина догадалась, что он делает.

– Мальчик или девочка? – шепотом спросила она у сиделки.

– Тоже мальчик.

Женщина ничего не сказала. В комнату вернулась нянька. Она подошла к больной.

– Филип так и не проснулся, – сказала она.

Воцарилось молчание. Доктор снова пощупал у больной пульс.

– Я вас провожу, – предложила сиделка.

Они молча спустились по лестнице в переднюю. Доктор остановился.

– Вы послали за деверем миссис Кэри?

– Как вы думаете, когда он приедет?

– Не знаю, я жду телеграмму.

– А что делать с мальчиком? Не лучше ли его куда-нибудь пока отослать?

– Мисс Уоткин согласилась взять его к себе.

– А кто она такая?

– Его крестная. Как по-вашему, миссис Кэри поправится?

Доктор покачал головой.

2

Неделю спустя Филип сидел на полу гостиной мисс Уоткин в Онслоу Гарденс. Он рос единственным ребенком в семье и привык играть один. Комната была заставлена громоздкой мебелью, и на каждой оттоманке лежало по три больших пуфа. В креслах тоже лежали подушки. Филип стащил их на пол и, сдвинув легкие золоченые парадные стулья, построил затейливую пещеру, где мог прятаться от притаившихся за портьерами краснокожих. Приложив ухо к полу, он прислушивался к дальнему топоту стада бизонов, несущихся по прерии. Дверь отворилась, и он затаил дыхание, чтобы его не нашли, но сердитые руки отодвинули стул, и подушки повалились на пол.

– Ах ты, шалун! Мисс Уоткин рассердится.

– Ку-ку, Эмма! – сказал он.

Няня наклонилась, поцеловала его, а потом стала отряхивать и убирать подушки.

– Мы домой поедем? – спросил он.

– Да, я пришла за тобой.

– У тебя новое платье.

Шел 1885 год, и женщины подкладывали под юбки турнюры . Платье было сшито из черного бархата, с узкими рукавами и покатыми плечами; юбку украшали три широкие оборки. Капор тоже был черный и завязывался бархотками. Няня не знала, как ей быть. Вопрос, которого она ждала, не был задан, и ей не на что было дать заранее приготовленный ответ.

– Почему же ты не спрашиваешь, как поживает твоя мама? – не выдержала она наконец.

– Я позабыл. А как поживает мама?

Теперь уже она могла ответить:

– Твоей маме хорошо. Она очень счастлива.

– Мама уехала. Ты ее больше не увидишь.

Филип ничего не понимал.

– Почему?

– Твоя мама на небе.

Она заплакала, и Филип, хоть и не знал, в чем дело, заплакал тоже. Эмма – высокая, костистая женщина со светлыми волосами и грубоватыми чертами лица – была родом из Девоншира и, несмотря на многолетнюю службу в Лондоне, так и не отучилась от своего резкого говора. От слез она совсем растрогалась и крепко прижала мальчика к груди. Она понимала, какая беда постигла ребенка, лишенного той единственной любви, в которой не было и тени корысти. Ей казалось ужасным, что он попадет к чужим людям. Но немного погодя она взяла себя в руки.

– Тебя дожидается дядя Уильям, – сказала она. – Сходи попрощайся с мисс Уоткин, и мы поедем домой.

– Я не хочу с ней прощаться, – ответил он, почему-то стыдясь своих слез.

– Ну ладно, тогда сбегай наверх и надень шляпу.

Он принес шляпу. Эмма ждала его в прихожей. Из кабинета позади гостиной раздались голоса. Филип в нерешительности остановился. Он знал, что мисс Уоткин и ее сестра разговаривают с приятельницами, и подумал – мальчику было всего девять лет, – что, если он к ним зайдет, они его пожалеют.

– Я все-таки пойду попрощаюсь с мисс Уоткин.

– Вот молодец, сходи, – похвалила его Эмма.

– Ты сперва им скажи, что я сейчас приду.

Ему хотелось получше обставить прощание. Эмма постучала в дверь и вошла. Он услышал, как она говорит:

– Филип хочет с вами проститься.

Разговор сразу смолк, и Филип, прихрамывая, вошел в кабинет. Генриетта Уоткин была краснолицая, тучная дама с крашеными волосами. В те дни крашеные волосы были редкостью и привлекали всеобщее внимание; Филип слышал немало пересудов на этот счет у себя дома, когда крестная вдруг изменила свою окраску. Жила она вдвоем со старшей сестрой, которая безропотно смирилась со своими преклонными годами. В гостях у них были две незнакомые Филипу дамы; они с любопытством разглядывали мальчика.

– Бедное мое дитя, – произнесла мисс Уоткин и широко раскрыла Филипу объятия.

Она заплакала. Филип понял почему она не вышла к обеду и надела черное платье. Ей было трудно говорить.

– Мне надо домой, – прервал наконец молчание мальчик.

Он высвободился из объятий мисс Уоткин, и она поцеловала его на прощание. Потом Филип подошел к ее сестре и простился с ней. Одна из незнакомых дам спросила, можно ли ей тоже его поцеловать, и он степенно разрешил. У него хоть и текли слезы, но ему очень нравилось, что он причина такого переполоха; он с удовольствием побыл бы еще, чтобы его опять приласкали, но почувствовал, что мешает, и сказал, что Эмма, наверно, его дожидается. Мальчик вышел из комнаты. Эмма спустилась в помещение для прислуги поговорить со своей знакомой, и он остался ждать ее на площадке. До него донесся голос Генриетты Уоткин:

– Его мать была моей самой близкой подругой. Никак не могу примириться с мыслью, что она умерла.

– Не надо было тебе ходить на похороны, Генриетта! – сказала сестра. – Я так и знала, что ты вконец расстроишься.

В беседу вмешалась одна из незнакомых дам:

– Бедный малыш! Остался круглым сиротой – вот ужас! Он, кажется, еще и хромой?

– Да, от рождения. Бедная мать так всегда горевала!

Пришла Эмма. Они сели на извозчика, и Эмма сказала кучеру, куда ехать.

3

Когда они подъехали к дому, где умерла миссис Кэри – он стоял на унылой, чинной улице между Ноттинг-Хилл-гейт и Хай-стрит в Кенсингтоне, – Эмма повела Филипа прямо в гостиную. Дядя писал благодарственные письма за присланные на похороны венки. Один из них, принесенный слишком поздно, лежал в картонной коробке на столе в прихожей.

– Вот и Филип, – сказала Эмма.

Мистер Кэри неторопливо привстал и обменялся с мальчиком рукопожатием. Потом подумал, нагнулся и поцеловал ребенка в лоб. Это был человек невысокого роста, склонный к полноте. Волосы он носил длинные и зачесывал набок, чтобы скрыть лысину, а лицо брил. Черты лица были правильные, и в молодости мистер Кэри, наверно, считался красивым. На часовой цепочке он носил золотой крестик.

– Ну, Филип, ты теперь будешь жить со мной, – сказал мистер Кэри. – Ты рад?

Два года назад, когда Филип перенес оспу, его послали в деревню погостить к дяде-священнику, но в памяти у него сохранились только чердак и большой сад; дядю и тетю он не запомнил.

– Мы теперь с тетей Луизой будем тебе вместо отца и матери.

Губы у мальчика задрожали, он покраснел, но ничего не ответил.

– Твоя дорогая мама оставила тебя на мое попечение.

Мистеру Кэри нелегко было разговаривать с детьми. Когда пришла весть, что жена его брата при смерти, он тут же отправился в Лондон, но по дороге только и думал о том, какую возьмет на себя обузу, если будет вынужден заботиться о племяннике. Ему было далеко за пятьдесят, с женой они прожили тридцать лет, но детей у них не было; мысль о появлении в доме мальчишки, который мог оказаться сорванцом, его совсем не радовала. Да и жена брата никогда ему особенно не нравилась.

– Я отвезу тебя завтра же в Блэкстебл, – сказал он.

– И Эмму тоже?

Ребенок положил свою ручонку в руку няни, и Эмма ее сжала.

– Боюсь, что Эмме придется с нами расстаться, – сказал мистер Кэри.

– А я хочу, чтобы Эмма поехала со мной.

Филип заплакал, и няня тоже не смогла удержаться от слез. Мистер Кэри беспомощно глядел на них обоих.

– Попрошу вас оставить нас с Филипом на минутку одних.

– Пожалуйста, сэр.

Филип цеплялся за нее, но она ласково отвела его руки. Мистер Кэри посадил мальчика на колени и обнял.

– Не плачь, – сказал он. – Ты уже большой – стыдно, чтобы за тобой ходила няня. Скоро все равно придется отправить тебя в школу.

– А я хочу, чтобы Эмма поехала со мной! – твердил ребенок.

– Это стоит много денег. А твой отец оставил очень мало. Не знаю, куда все девалось. Тебе придется считать каждое пенни.

Накануне мистер Кэри сходил к поверенному, который вел все дела их семьи. Отец Филипа был хирургом с хорошей практикой, и его работа в клинике, казалось, должна была дать ему обеспеченное положение. Но после его скоропостижной смерти от заражения крови, к всеобщему удивлению, выяснилось, что он не оставил вдове ничего, кроме страховой премии и дома на Брутен-стрит. Умер он полгода назад, и миссис Кэри, слабая здоровьем и беременная, совсем потеряв голову, сдала дом за первую предложенную ей цену. Свою мебель она отправила на склад, а для того чтобы не терпеть во время беременности неудобства, сняла на год целый меблированный дом, платя за него, по мнению священника, бешеные деньги. Правда, она никогда не умела экономить и была неспособна сократить расходы в соответствии со своим новым положением. То немногое, что ей оставил муж, она растратила, и теперь, когда все издержки будут покрыты, на содержание мальчика до его совершеннолетия останется не больше двух тысяч фунтов. Но все это трудно было объяснить Филипу, который продолжал горько рыдать.

– Пойди лучше к Эмме, – сказал мистер Кэри, понимая, что няне будет легче утешить ребенка.

Филип молча слез с дядиных коленей, но мистер Кэри его удержал.

– Нам надо завтра ехать, в субботу я должен приготовиться к воскресной проповеди. Скажи Эмме, чтобы она сегодня же собрала твои вещи. Можешь взять все свои игрушки. И, если хочешь, выбери по какой-нибудь вещице на память об отце и матери. Все остальное будет продано.

Мальчик выскользнул из комнаты. Мистер Кэри не привык трудиться; он вернулся к своим эпистолярным занятиям с явным неудовольствием. Сбоку на столе лежала пачка счетов, которые очень его злили. Один из них казался ему особенно возмутительным. Сразу же после смерти миссис Кэри Эмма заказала в цветочном магазине целый лес белых цветов, чтобы украсить комнату умершей. Какая пустая трата денег! Эмма слишком много себе позволила. Даже если бы в этом не было необходимости, он все равно бы ее уволил.

А Филип подошел к ней, уткнулся головой ей в грудь и зарыдал так, словно у него разрывалось сердце. Она же, чувствуя, что любит его почти как родного сына – Эмму наняли, когда ему не было еще и месяца, – утешала его ласковыми словами. Она обещала часто его навещать, говорила, что никогда его не забудет; рассказывала ему о тех местах, куда он едет, и о своем доме в Девоншире – отец ее взимал пошлину за проезд по дороге, ведущей в Эксетер, у них были свои свиньи и корова, а корова только что отелилась… У Филипа высохли слезы, и завтрашнее путешествие стало казаться ему заманчивым. Эмма поставила мальчика на пол – дел было еще много, – и Филип помог ей вынимать одежду и раскладывать на постели. Эмма послала его в детскую собирать игрушки; скоро он уже весело играл.

Но потом ему надоело играть одному, и он прибежал в спальню, где Эмма укладывала его вещи в большой сундук, обитый жестью. Филип вспомнил, что дядя разрешил ему взять что-нибудь на память о папе и маме. Он сказал об этом Эмме и спросил, что ему лучше взять.

– Сходи в гостиную и погляди, что тебе больше нравится.

– Там дядя Уильям.

– Ну и что же? Вещи-то ведь твои.

Филип нерешительно спустился по лестнице и увидел, что дверь в гостиную отворена. Мистер Кэри куда-то вышел. Филип медленно обошел комнату. Они жили в этом доме так недолго, что в нем было мало вещей, к которым он успел привязаться. Комната казалась ему чужой, и Филипу ничего в ней не приглянулось. Он помнил, какие вещи остались от матери и что принадлежало хозяину дома. Наконец он выбрал небольшие часы – мать говорила, что они ей нравятся. Взяв часы, Филип снова понуро поднялся наверх. Он подошел к двери материнской спальни и прислушался. Никто не запрещал ему туда входить, но он почему-то чувствовал, что это нехорошо. Мальчику стало жутко, и сердце у него испуганно забилось; однако он все-таки повернул ручку. Он сделал это потихоньку, словно боясь, что его кто-то услышит, и медленно отворил дверь. Прежде чем войти, он собрался с духом и немножко постоял на пороге. Страх прошел, но ему по-прежнему было не по себе. Филип тихонько прикрыл за собой дверь. Шторы были опущены, и в холодном свете январского полдня комната казалась очень мрачной. На туалете лежали щетка миссис Кэри и ручное зеркальце, а на подносике – головные шпильки. На каминной доске стояли фотографии отца Филипа и его самого. Мальчик часто бывал в этой комнате, когда мамы здесь не было, но сейчас все здесь выглядело как-то по-другому. Даже у стульев – и у тех был какой-то непривычный вид. Кровать была постелена, словно кто-то собирался лечь спать, а на подушке в конверте лежала ночная рубашка.

Филип открыл большой гардероб, битком набитый платьями, влез в него, обхватил столько платьев, сколько смог, и уткнулся в них лицом. Платья пахли духами матери. Потом Филип стал выдвигать ящики с ее вещами; белье было переложено мешочками с сухой лавандой, запах был свежий и очень приятный. Комната перестала быть нежилой, и ему показалось, что мать просто ушла погулять. Она скоро придет и поднимется к нему в детскую, чтобы выпить с ним чаю. Ему даже почудилось, что она только что его поцеловала.