Через пару дней после выяснения отношений супруги пришли к Вале Срезневской. Хоть и с вином, а лица не то насмешливые, не то траурные. У Николая были больные ввалившиеся глаза, напевная, вполне приятная картавость стала более похожа на заикание - говорил рывками, словно выдавливая из себя слова. Анна - напряженная, как струна, одну от другой прикуривала папиросы.

Сели по краям большого мягкого дивана в уютной, бордовым бархатом затянутой комнатке Вали.

Ты у нас вроде сватья, Валя, рассуди по совести, - начал Николай, с первого их юношеского знакомства (с ее десяти лет) симпатизировавший Вале.

Мы разводимся. Это окончательно. Я отныне не хочу быть связанной с этим человеком, - отрубила Анна. - И ни слова больше. Иначе я уйду.

Николай страшно побледнел. Строптивость Анны била в самые его больные точки: «покоритель амазонок» не смог справиться с обычной киевской чертовкой.

Я всегда говорил, что вы совершенно свободны делать то, что желаете, - выдавил он через силу. - Спасибо за прием.

Встал и ушел, лишь хлопнула в передней дверь.

В тишине было слышно, как капало из крана на кухне. Валя застыла с открытым ртом. Наконец проговорила:

Я ж уговаривать собралась не принимать поспешных решений! А он… А ты… Не успела и слова вставить - все уже кончено!

Он мириться пришел, надеялся, что ты меня уломаешь.

Вот именно! Довольно копья ломать! - Валя вспыхнула. - Послушай, Анька, история с этим Орестом банальная! Подставилась девица, увести видного мужчину надеялась. Пусть растет малец - Николай же его не хотел, но, видно, так уж судьба распорядилась…

Позорище какое! На весь город…

Наоборот! Знаешь, каким твой Гумилев теперь у женского пола суперменом и красавцем считается?! И все шепчутся - гений! Вот что значит обратить на себя внимание. Разглядели!

А я киевская ведьма, соблазнительница - так болтают?

Ну, тут особый разговор… - Вале не хотелось сейчас рассказывать подруге, что о ней ходит слава разлучницы, разбивающей чужие семьи. Чулкова едва не развела, теперь за Недоброво взялась. И о других поминают.

А разговор у меня вот какой. - Анна достала блокнот, вырвала из него листок. - Передай ему, когда встретитесь, он же к тебе еще зайдет на меня жаловаться…

Валя прочла:

Твой белый дом и тихий сад оставлю.

Да будет жизнь пустынна и светла.

Тебя, тебя в моих стихах прославлю,

Как женщина прославить не могла.

И ты подругу помнишь дорогую

В тобою созданном для глаз ее раю,

А я товаром редкостным торгую -

Твою любовь и нежность продаю.

Уф… Так печально… - Валя засомневалась. - Это правда Николаю написано?

Губы Анны тронула улыбка:

А кому же? Я читаю на вечерах его стихи, которые он посвящал мне, - это, во-первых, мне самой лестно, во-вторых, и ему известность не помешает. - Она прищурила глаза от дыма. - Особенно все «Жирафа» просят…

Я тоже его страшно люблю! - согласилась Валя. - Когда грустно, сама себе вслух читаю. - Она с выражением продекламировала:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав?..

Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Анна открыла вино, наполнила бокалы:

Давай, Валя, птица моя, за него! Хороший поэт. Пока я спала, оставил на моей тумбочке листок. Это после вчерашней ссоры. Прямо святой:

Когда, изнемогши от муки,

Я больше ее не люблю,

Какие-то бледные руки

Ложатся на душу мою.

И чьи-то печальные очи

Зовут меня тихо назад,

Во мраке остынувшей ночи

Нездешней мольбою горят.

И снова, рыдая от муки,

Проклявши свое бытие,

Целую я бледные руки

И тихие очи ее.

Господи, бедный Коленька! Анька, ты и впрямь каменная. Муж такие стихи в постель приносит! Ну, прости его, прости! Сама ведь тоже не святая.

Наивная, он не для меня пишет, а для демонстрации на сборищах своего «Цеха поэтов». У меня впечатление, что он для них и пишет… - Анна снова закурила. - Скажи, ты как думаешь, он меня когда-то любил?

Ох, если мой Срезневский говорит, что любит, - я понимаю, как это. А когда у тебя или у Гумилева такие фантазии появляются, извини, тут без пол-литра не разберешь. Давай выпьем за понимание между полами! - Валя разлила вино.

Знаешь, что я тебе скажу, хотя и не «ведьма из города змиева»… - Анна отпила, помедлила, раскачивая в хрустале гранатовую жидкость. - Замороченный он, и чувства у него замороченные. Ну где еще найдешь такого полоумного гения? Спрашивается, что ему дались эти туземцы и жирафы? Ведь он Поэт! Понимаешь - настоящий, совершенно особенный - штучный.

- «…Или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет так, что сыпется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет» - ведь красота какая и порыв! - Валя вскочила, изобразив движение описанного Гумилевым отважного капитана. - Он у тебя - такой! Все Васко де Гаммы, Куки и Колумбы вместе взятые. Под наркозом морских глубин и приключений! Но еще и призвание - нам, сидням и домоседкам, романтику странствий перелить из сердца в сердце.

Только я здесь совсем ни при чем! Я - понимаешь? Я! Не моя это романтика. И стать его Евой я не могу!

Да… Нашла коса на камень… - Валя погладила узоры на скатерти. - Он, думаю, крупно промахнулся. Вбил себе в голову, что именно ты ему и нужна! Именно тебя он добивался столько лет!

Видишь ли - «невинную грешницу» нашел! - Анна усмехнулась. - Все они хотят шлюху по-монастырски. А кроме того - рабыню льстивую. Чтобы дома сидела с котлетами и детьми да ему дифирамбы пела.

Гумилев от женщины подзаряжаться должен. Он же у тебя совершенно сумасшедший - покой ему даже не снится!

Не женщина ему нужна, а эликсир жизни и одновременно мука, незаживающая рана и колдовское варево. Короче, Африка со всеми ее страстями. - Анна прищурилась и проговорила тихо, словно боясь, что некая темная сила их подслушает: - Смертельными страстями!

Точно! - Валя придвинулась к подруге, прошептала: - Он же всю жизнь проходил смертельно тобой раненный! Сколько раз пытался вытащить отравленное жало, а без него - тоска и серость - плоская жизнь! И снова к тебе рвался. За своей порцией яда. Вот такой травматический романтизм.

Может, кому-то эта история в кайф - ну, финтифлюшке его театральной. А мне своих заморочек хватает. У меня свой романтизм - не травматический. Твой муж психов лечит. Это тоже романтика. Думаю, с его пациентами покруче, чем в дебрях Амазонки. Но от тебя он ждет борща, а не ядовитых укусов.

Так Вяч Вяч только из Пушкина три стиха наизусть знает! Ты хоть сейчас пойми, что такое ГУ-МИ-ЛЕВ!

Пойму, когда помудрею.

А у него счастья не будет больше ни с одной бабой - вот тебе мое пророчество. - Валя осушила рюмку и отвернулась. Чтобы не показывать слез.

Валя оказалась права. Женившись вторично меньше чем через год после развода с Ахматовой, Гумилев отправил юную жену к своей маме, которая к тому времени поселилась с внуком Левушкой в Бежецке, городе вьюжном и вовсе не наполненном светскими развлечениями. Отправил и забыл. И жить ему оставалось недолго…

На вечерах поэзии Ахматова читала его стихи:

…Я молод был, был жаден и уверен,

Но Дух Земли молчал, высокомерен,

И умерли слепящие мечты,

Как умирают птицы и цветы.

Я знаю, жизнь не удалась…

Сказала ты, задумчивая, строго:

«Я верила, любила слишком много,

А ухожу, не веря, не любя,

И пред лицом Всевидящего Бога,

Быть может, самое себя губя,

Навек я отрекаюсь от тебя».

Твоих волос не смел поцеловать я,

Ни даже сжать холодных тонких рук,

Я сам себе был гадок, как паук,

Меня пугал и ранил каждый звук.

И ты ушла, в простом и темном платье,

Похожая на древнее Распятье…

В залах рыдали курсистки, гимназистки переписывали стихи друг другу в тетрадь. Поклонники Анны обмирали от глубины чувств несчастного влюбленного. Измученный, трепещущий Гумилев!

Николай Гумилёв много раз признавался, что его настоящим увлечением является не литература, а путешествия. Стихотворение "Жираф "он написал в 1907 году после поездки в Африку, после очередного отказа ему любимой. И вот теперь Африка и это знаменитое стихотворение! Как считают некоторые романтические дамы, что в нем он рассказывает удивительную историю о жирафе на берегу далекого озера Чад, тропических пальмах и запахе невиданных трав для тех людей, кто по разным обстоятельствам не может посетить удивительную экзотическую страну. Он переносит читателя в удивительный мир без зла, ненависти и болезней, для того, чтобы он на миг забыл о своих проблемах и насладился ее красотой.

"Жираф"

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Но вернемся к нашему "Жирафу". Некоторые особо продвинутые литературоведы считают,что «Жираф» — стихотворение не об Африке: и что «искание образов и форм, по своей силе и яркости соответствующих его мироощущению, влечёт Гумилёва к изображению экзотических стран, где в красочных и пёстрых видениях находит зрительное, объективное воплощение его греза ». А грезил он конечно о Анечке Горенко, которая в ту пору еще не стала Анной Ахматовой. В сборнике «Романтические цветы» в который вошли стихи «Жираф”, изданном в Париже, было указано: «Посвящается Анне Андреевне Горенко». На первом листе подаренного Анне Горенко экземпляра этой книги сохранилась надпись Гумилёва: «Моей прелестной царице и невесте как предсвадебный подарок предлагаю эту книгу». И почему литературоведы считают, что « На смену бесстрашному путешественнику приходит робкий влюблённый, с трудом понимающий женскую душу, но с достоинством принимающий своё поражение. ” ? Какое там поражение, он к свадьбе готовился и своего скоро добился.

Гумилев и другие мужчины «дикой девочки» Бояджиева Людмила Григорьевна

Глава 5 «Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф». Н.Г.

«Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф». Н.Г.

Через пару дней после выяснения отношений супруги пришли к Вале Срезневской. Хоть и с вином, а лица не то насмешливые, не то траурные. У Николая были больные ввалившиеся глаза, напевная, вполне приятная картавость стала более похожа на заикание - говорил рывками, словно выдавливая из себя слова. Анна - напряженная, как струна, одну от другой прикуривала папиросы.

Сели по краям большого мягкого дивана в уютной, бордовым бархатом затянутой комнатке Вали.

Ты у нас вроде сватья, Валя, рассуди по совести, - начал Николай, с первого их юношеского знакомства (с ее десяти лет) симпатизировавший Вале.

Мы разводимся. Это окончательно. Я отныне не хочу быть связанной с этим человеком, - отрубила Анна. - И ни слова больше. Иначе я уйду.

Николай страшно побледнел. Строптивость Анны била в самые его больные точки: «покоритель амазонок» не смог справиться с обычной киевской чертовкой.

Я всегда говорил, что вы совершенно свободны делать то, что желаете, - выдавил он через силу. - Спасибо за прием.

Встал и ушел, лишь хлопнула в передней дверь.

В тишине было слышно, как капало из крана на кухне. Валя застыла с открытым ртом. Наконец проговорила:

Я ж уговаривать собралась не принимать поспешных решений! А он… А ты… Не успела и слова вставить - все уже кончено!

Он мириться пришел, надеялся, что ты меня уломаешь.

Вот именно! Довольно копья ломать! - Валя вспыхнула. - Послушай, Анька, история с этим Орестом банальная! Подставилась девица, увести видного мужчину надеялась. Пусть растет малец - Николай же его не хотел, но, видно, так уж судьба распорядилась…

Позорище какое! На весь город…

Наоборот! Знаешь, каким твой Гумилев теперь у женского пола суперменом и красавцем считается?! И все шепчутся - гений! Вот что значит обратить на себя внимание. Разглядели!

А я киевская ведьма, соблазнительница - так болтают?

Ну, тут особый разговор… - Вале не хотелось сейчас рассказывать подруге, что о ней ходит слава разлучницы, разбивающей чужие семьи. Чулкова едва не развела, теперь за Недоброво взялась. И о других поминают.

А разговор у меня вот какой. - Анна достала блокнот, вырвала из него листок. - Передай ему, когда встретитесь, он же к тебе еще зайдет на меня жаловаться…

Валя прочла:

Твой белый дом и тихий сад оставлю.

Да будет жизнь пустынна и светла.

Тебя, тебя в моих стихах прославлю,

Как женщина прославить не могла.

И ты подругу помнишь дорогую

В тобою созданном для глаз ее раю,

А я товаром редкостным торгую -

Твою любовь и нежность продаю.

Уф… Так печально… - Валя засомневалась. - Это правда Николаю написано?

Губы Анны тронула улыбка:

А кому же? Я читаю на вечерах его стихи, которые он посвящал мне, - это, во-первых, мне самой лестно, во-вторых, и ему известность не помешает. - Она прищурила глаза от дыма. - Особенно все «Жирафа» просят…

Я тоже его страшно люблю! - согласилась Валя. - Когда грустно, сама себе вслух читаю. - Она с выражением продекламировала:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав?..

Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Анна открыла вино, наполнила бокалы:

Давай, Валя, птица моя, за него! Хороший поэт. Пока я спала, оставил на моей тумбочке листок. Это после вчерашней ссоры. Прямо святой:

Когда, изнемогши от муки,

Я больше ее не люблю,

Какие-то бледные руки

Ложатся на душу мою.

И чьи-то печальные очи

Зовут меня тихо назад,

Во мраке остынувшей ночи

Нездешней мольбою горят.

И снова, рыдая от муки,

Проклявши свое бытие,

Целую я бледные руки

И тихие очи ее.

Господи, бедный Коленька! Анька, ты и впрямь каменная. Муж такие стихи в постель приносит! Ну, прости его, прости! Сама ведь тоже не святая.

Наивная, он не для меня пишет, а для демонстрации на сборищах своего «Цеха поэтов». У меня впечатление, что он для них и пишет… - Анна снова закурила. - Скажи, ты как думаешь, он меня когда-то любил?

Ох, если мой Срезневский говорит, что любит, - я понимаю, как это. А когда у тебя или у Гумилева такие фантазии появляются, извини, тут без пол-литра не разберешь. Давай выпьем за понимание между полами! - Валя разлила вино.

Знаешь, что я тебе скажу, хотя и не «ведьма из города змиева»… - Анна отпила, помедлила, раскачивая в хрустале гранатовую жидкость. - Замороченный он, и чувства у него замороченные. Ну где еще найдешь такого полоумного гения? Спрашивается, что ему дались эти туземцы и жирафы? Ведь он Поэт! Понимаешь - настоящий, совершенно особенный - штучный.

- «…Или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет так, что сыпется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет» - ведь красота какая и порыв! - Валя вскочила, изобразив движение описанного Гумилевым отважного капитана. - Он у тебя - такой ! Все Васко де Гаммы, Куки и Колумбы вместе взятые. Под наркозом морских глубин и приключений! Но еще и призвание - нам, сидням и домоседкам, романтику странствий перелить из сердца в сердце.

Только я здесь совсем ни при чем! Я - понимаешь? Я! Не моя это романтика. И стать его Евой я не могу!

Да… Нашла коса на камень… - Валя погладила узоры на скатерти. - Он, думаю, крупно промахнулся. Вбил себе в голову, что именно ты ему и нужна! Именно тебя он добивался столько лет!

Видишь ли - «невинную грешницу» нашел! - Анна усмехнулась. - Все они хотят шлюху по-монастырски. А кроме того - рабыню льстивую. Чтобы дома сидела с котлетами и детьми да ему дифирамбы пела.

Гумилев от женщины подзаряжаться должен. Он же у тебя совершенно сумасшедший - покой ему даже не снится!

Не женщина ему нужна, а эликсир жизни и одновременно мука, незаживающая рана и колдовское варево. Короче, Африка со всеми ее страстями. - Анна прищурилась и проговорила тихо, словно боясь, что некая темная сила их подслушает: - Смертельными страстями!

Точно! - Валя придвинулась к подруге, прошептала: - Он же всю жизнь проходил смертельно тобой раненный! Сколько раз пытался вытащить отравленное жало, а без него - тоска и серость - плоская жизнь! И снова к тебе рвался. За своей порцией яда. Вот такой травматический романтизм.

Может, кому-то эта история в кайф - ну, финтифлюшке его театральной. А мне своих заморочек хватает. У меня свой романтизм - не травматический. Твой муж психов лечит. Это тоже романтика. Думаю, с его пациентами покруче, чем в дебрях Амазонки. Но от тебя он ждет борща, а не ядовитых укусов.

Так Вяч Вяч только из Пушкина три стиха наизусть знает! Ты хоть сейчас пойми, что такое ГУ-МИ-ЛЕВ!

Пойму, когда помудрею.

А у него счастья не будет больше ни с одной бабой - вот тебе мое пророчество. - Валя осушила рюмку и отвернулась. Чтобы не показывать слез.

Валя оказалась права. Женившись вторично меньше чем через год после развода с Ахматовой, Гумилев отправил юную жену к своей маме, которая к тому времени поселилась с внуком Левушкой в Бежецке, городе вьюжном и вовсе не наполненном светскими развлечениями. Отправил и забыл. И жить ему оставалось недолго…

На вечерах поэзии Ахматова читала его стихи:

…Я молод был, был жаден и уверен,

Но Дух Земли молчал, высокомерен,

И умерли слепящие мечты,

Как умирают птицы и цветы.

Я знаю, жизнь не удалась…

Сказала ты, задумчивая, строго:

«Я верила, любила слишком много,

А ухожу, не веря, не любя,

И пред лицом Всевидящего Бога,

Быть может, самое себя губя,

Навек я отрекаюсь от тебя».

Твоих волос не смел поцеловать я,

Ни даже сжать холодных тонких рук,

Я сам себе был гадок, как паук,

Меня пугал и ранил каждый звук.

И ты ушла, в простом и темном платье,

Похожая на древнее Распятье…

В залах рыдали курсистки, гимназистки переписывали стихи друг другу в тетрадь. Поклонники Анны обмирали от глубины чувств несчастного влюбленного. Измученный, трепещущий Гумилев!

"А, это ты, старичок! Ну садись, послушай!" Итак, я приехал из Львова, где был местной звездой-гитаристом, руководил ансамблем, который не успел хорошо "раскрутиться" из-за моего отъезда, хотя имел все данные для этого. А здесь, в Москве, в консерватории, хоть я и поступил