Ремнем по попе детей рассказы. Преступление и наказание (после пяти)

Бархатные губы Бетти Внутренняя дисциплина Возвращение шефа Воспитание девочек Воспитание Елены Воспоминания из детства. 1981 год Девочка и щётка для волос День свадьбы Депрессия Защита диплома И девочки тоже... Игра по настоящему Игра ИСПОВЕДЬ ИДЕАЛЬНОГО МУЖА ИСПОВЕДЬ История мазохистки Кнут и пряник Командировка Комната под лестницей Лайза Леночка Марина Сергеевна Месть жены Мой папа На поиски приключений. Наутро после Наказание Одноклассница Озеро Первая порка в 19лет Первая порка Дашки Письмо Пока меня не будет Порка на двоих Порка от сестры После уроков Потерянный клиент Преступление и наказание ГЛАВА I ГЛАВА II ГЛАВА III ГЛАВА IV ГЛАВА V ПОЧТИ КОНЕЦ Приложитесь в пределах Происшествие в Спанкленде Пуританка Рассказ первокурсницы Романтический ужин Своя игра Сделка Семейная щётка для волос Сигареты = Порка Сон в летнюю ночь … Специфика супружеской жизни Строгая Алиса Студенты Урок для учительницы УТРЕННЕЕ ПРОБУЖДЕНИЕ Чаепитие Чего хочет женщина Шлёпка дочери за двойки Юлия Игоревна Вопрос расстановки приоритетов Вопрос расстановки приоритетов (часть 2) Дисциплинатор (сеанс воспитания на дому) Дисциплинатор (история вторая) Жестокие игры Жестокие игры (часть 2) Прерванное наказание (продолжение рассказа «Прерванное наказание») Воспитание лентяя Воспитательница Воспоминание молодожёнов о порке в детстве Корпоративное воспитание Майк получает урок Мама принимает меры! Порка за подглядывание Порка кузины Порка любимой в субботу Порка мамой подруги Порка на ночь Порка подругой семьи Порка при свидетелях Порка ремнём или как меня наказывала мама Порка секретарши Прыгалки Рука судьбы Справедливое наказание Удовольствие от порки История Нины Остров мен или порка на острове.

ДИСЦИПЛИНА

Порка при свидетелях

В большинстве семей, когда я рос, отшлёпать ребенка было самым распространенным способом поддержать дисциплину. Обычно наказания не были особо суровыми. Так что меня регулярно шлёпали и я воспринимал это как естественную часть нормального детства. Конечно, я не получал от этого удовольствия, но никогда и не пытался сопротивляться шлёпанью. Пока не стал тинэйджером.

Когда мне стукнуло 14, я стал воспринимать шлёпанье все с большей и большей неприязнью, так это сильно унижало мое созревающее чувство собственного достоинства, особенно, когда за дело принималась мама.

Каждый раз я качал права, что я слишком большой, чтобы с меня снимать штаны и шлёпать по голой попе щёткой для волос. Я перебрал все возможные аргументы, чтобы убедить ее пересмотреть свои методы.

Я подчеркивал, что наказание по голой попе слишком унизительно с учетом моего физического созревания (мама, я практически мужчина!). Я пытался настоять на «более взрослых» формах дисциплины, или хотя бы чтобы шлёпал меня отец.

К сожалению, этот аргумент отметался тут же; мама отвечала, что именно этот фактор - унижения - они с отцом считали самой эффективной частью шлёпанья. Более того, она говорила, что если я веду себя как маленький, то и шлёпать меня следует как маленького: по голой попе, лёжа у нее на коленях - вне зависимости от моего возраста, зреющего тела и неуместной гордости.

Однажды я неосмотрительно поднял эту тему одним субботним утром, когда мы с мамой были в гостях у маминой подруги миссис Вент. Случилось вот что: мама завела разговор о детях в целом, о том, как сложно их воспитывать, и о том, что отшлёпать ребенка - стопроцентно работающий метод, согласно её опыту.

В скорости разговор дошёл до сравнения методик шлёпанья в наших семьях и до унизительного обсуждения подробного сценария моих наказаний.

Конечно, такая тема для разговора была не внове. В детстве можно было уже привыкнуть к тому, что мама, например, невзначай расскажет кому-нибудь в твоём присутствии, как тебя приучали к горшку. Но этот разговор меня совершенно вывел из себя, и я выпалил что-то дерзкое, чем вызвал гневную перепалку с матерью, а затем, когда миссис Вент вмешалась в разговор - я нагрубил и ей.

К чему это привело? Мама сообщила, что, что бы я ни говорил, я, очевидно, всё ещё веду себя как ребёнок, и заработал себе ещё одно «детское» наказание, которое она не преминет применить, как только мы придём домой. Я, дурачок, заявил, что я уже большой, и не позволю ей это сделать. Тут в спор снова вмешалась миссис Вент.

Она спросила у мамы, зачем ей вдруг понадобилось ждать дома, и если это из-за неё, то маме не стоило беспокоиться: она привычна к виду нашлёпанных голых попок своих дочерей (одиннадцатилетней Тамми и восьмилетней Лизы), и не смутится при виде моей, а если надо - даже поможет!

Мама поблагодарила за её поддержку и сказала, что всё-таки отвезёт меня домой, потому что меня ждёт «свидание со щёткой для волос». Миссис Вент тут же вышла из кухни и через секунду вернулась с большой овальной деревянной щёткой для волос. Она уверила маму, что эта щётка отлично нагревает попы её дочек, причём довольно регулярно, и должна оказаться такой же эффективной с моей. Женщины переглянулись, и мама взяла щётку из рук миссис Вент.

Мама повернулась ко мне и ледяным тоном спросила, что мне больше нравится: тихо вернуться домой и быть отшлёпанным в домашней обстановке или получить по попе прямо там. Со злостью в голосе я ответил: ни то, ни другое, и рванул из кухни.

Минуту спустя я убедился, что в 14 я был еще не такой взрослый, как хотелось бы. Меня схватили и силком уложили к маме на колени, стянули с меня штаны, и мою голую попу мама нещадно шлёпала щёткой для волос миссис Вент.

Хуже того, минуты через четыре, когда я уже забыл, что я якобы взрослый, меня поставили в угол (трусы так и оставались на уровне лодыжек) как малыша, и мама объявила следующую статью моего приговора: мне предстояло выступить «на бис» - получить по голой попе на этот раз от миссис Вент - как только «моя попа немного остынет».

Когда я, ревя, стал угрожать, что буду сопротивляться, мама злым тоном пообещала, что в таком случае я получу ремня от отца, причём не только этим вечером, но и каждым вечером всей следующей недели. Конечно же, я сдался, и через полчаса я открыл для себя то, что Лиза и Тамми так хорошо знали, - что их мама не уступит моей в умении пользоваться щёткой для волос.

Хотя это была последняя моя взбучка от двух женщин сразу, это было не последнее шлёпанье - они продолжались почти до моих 16 лет, хотя и становились всё реже, по мере того как я начинал вести себя взрослее, а не только притворяться взрослым.

Ах, да! Выяснилось, что Лиза и Тамми Вент вернулись домой в самый неподходящий момент и наблюдали оба моих шлёпанья через окно на кухне. А раз они это увидели, то вскоре вся ребятня в округе хохотала над тем, что Скотти, так активно корчащий из себя взрослого, до сих пор получает по голой попе.

И уж конечно в последующие дни я был самым настоящим пай-мальчиком!

Я помню, мне лет пять, я лежу у бабки на коленях, а она секет тонкой вицей мою голую попку. Я плачу и визжу от боли и стыда, а мои младшие сестры смотрят на меня в приоткрытую дверь и тихонько хихикают в кулачок, чтобы бабка, увлекшись поркой, их не заметила и тоже не всыпала.
Вичка была тонкой, но злючей и кусачей. Она больно секла мою маленькую попу, и ее я запомнил надолго, как и батин ремень и дядины-тетины розги.

Матушка меня тоже порола, но порола редко и не так сильно как отец или его родственники. Порке она предпочитала слово, что было мучительно, но не так больно, как тети-дядино воспитание. Я даже не помню как и за что она наказывала меня, а вот как меня драли отцовские родственники помню очень хорошо. Они пороли быстро и сильно. Как делают не очень любимую работу, делать которую все-таки надо.
Тетя могла просто войти в комнату со сложенным ремнем в руке и негромко скомандовать:
- Спускай штаны и ложись!
Если я не выполнял ее приказ, она говорила:
- Выпороть - я тебя все равно выпорю! Только дам не тридцать, а все шестьдесят, и еще скажу Николаю, и он тебе вечером добавит! И получишь ты не одну порку, а три! Устраивает?
Конечно, меня это не устраивало, и я, плача и всхлипывая, заголял свой бедный зад и подставлял под очередную порку.
И хоть, как я уже говорил, порола она быстро, практически без пауз, но порола сильно. Ремень звонко шлепал по моей заднице, оставлял красно-синие полосы, заставляя меня ерзать животом по кровати, лавке или дивану (смотря, где меня разложили) и считать удары про себя.
Если кто-нибудь входил в этот момент в комнату (двоюродные сестры, родственники или тетины подружки), ничего не менялось, даже при подружках она начинала пороть сильней. Ей нравилось, что все считали ее женщиной сурового нрава, никому не дающей спуска.
Выпороть она могла в любой момент, в любую секунду, и наличие в доме посторонних этому не мешало. Наоборот, порка при чужих считалась чем-то особенным, чем-то, более выдающимся.
Дядя не отставал от тети, только он редко брал ремень в руки, предпочитая розги, которые я помню до сих пор.
Особенно мне запомнилась порка впрок.

Ну-ка, племяшь, поди сюда. Я тебя посеку немного.
- За..., за что?
- Было бы за что ты бы уже с голой поротой задницей по дому ходил! Тебя всегда есть за что сечь, а сегодня я тебя просто впорк высеку.
Все во мне похолодело - я понял, что это не шутка - ноги стали ватными и во рту резко пересохло.
- Пойдем-ка в сенки.
Мы вышли в сени, дядя развернул лавку, стоявшую у стены, и поставил ее поперек. Рядом в жестяной ванне мокли розги.
- Что встал? Спускай штаны и ложись.
Я всегда боялся порки, и всегда перед поркой силы для какого-либо сопротивления покидали меня, под розгами я мог кричать и требовать прекратить экзекуцию, и даже ругался матом, пока из меня не выбили этой привычки. Поэтому я молча расстегнул брюки, стянул их вместе с трусами и лег голым задом вверх. Дядя выбрал одну розгу из ванны и поглядывая на меня несколько раз резко взмахнул ей. От этого знакомого свистящего звука я вздрогнул и непроизвольно сжал попу ожидая удара.
- Что боишься?
Я промолчал.
- Боишься? - и он снова просвистел розгой.
- Дда.
- То-то, - довольным голосом сказал он, - будешь помнить, как я тебя сек. Будешь? - и снова свист розги, и снова я сжался ожидая жгучего удара.
- Буду.
И тут розга снова просвистела и жадно впилась в мой беззащитный зад, когда я уже и не ждал.
- Надолго запомнишь? Удар.
- Надолго? Новый удар.
- Что молчишь? И эту розгу дядя потянул на себя.
- Да.
Боль после каждой розги накатывала все сильней, но я еще не стонал и не плакал. Стыдно плакать в четырнадцать лет.
- Так на сколько запомнишь? И снова с потягом розга просекла мою попу.
- Яяяя нааадоолгоооо за...помню!
- Вот то-то! Сколько раз я тебе уже всыпал?
- Я..., - и я замолчал, я забыл, что когда тебя секут надо считать.
- Так значит ты не считал?
- Я, я...
- Что ты? Раз не считал - начнем сначала!
- Нет! Нет! Не надо! Было пять! Пять! Я считал!
- Ты еще и врешь! Ну, с этим после разберемся, а сейчас считай вслух громко, чтоб я слышал. Не услышу начнем по-новой тебя учить.
И розга впилась в мой уже горящий зад.
- Один! Два! Три! Четыре! - прилежно отсчитывал я жгучие розги. Дядя больше ничего не говорил, а усердно сек.
Я дергал задом изо всех сил, пытаясь избежать прожигающих все тело насквозь ударов розги, но он спокойно и усердно полосовал мой истерзанный зад и только начал приговаривать:
- Получи еще! И еще! И еще! И еще раз! Получи! Вот те еще!
Каждое слово сопровождалось новым рассекающим ударом розги и моим истошным воплем:
- Нет!!! Нет! Не надо! Ааааааааа! Двааааааадцать пяяяять! Оуууууууууу! Боооооольно кааааак! Нееееееее наааадоооооооооууууу! Дваааааадцаааать шеееесть! Двааадцать сеееемь! Двацать воооосеееемь!
Я крутил задом как мог, но всегда розга настигала и обжигала сильнее предыдущих.
После тридцатого удара дядя сделал перерыв. Отбросил измочаленную розгу в сторону, снял с гвоздя две веревки и привязал меня к лавке. Затем ушел в дом и вернулся со своим старым армейским ремнем. С ним я тоже был знаком не понаслышке и хорошо помнил какие синие полосы он отпечатывал на моей заднице. Конечно розга секет больнее, но если вам всыпать таким ремешком полсотни горячих, то сидеть вы долго не сможете.
Дядя намотал часть ремня на руку, отошел немного назад, примерился и вытянул меня прямо по свежим рубцам точно посередине задницы.
- Ууууууу, - простонал я, - тридцать один.
- Нет, теперь счет идет сначала! Запомни, как мой ремень порет, - сказал он и продолжил порку.
- Один, два, три, четыреее, пять, шесть, - начал я считать удары ремнем, стараясь отвернуть свой зад, чтобы было не так больно.
После десяти ударов порка прекратилась опять. "Наверное все" - подумал я и ошибся. Дядя расправил ремень и притянул им мою поясницу к лавке, так что теперь я не мог уже увернуться.
- Ну что ж, продолжим, - и он выбрал новую розгу и встал с другой стороны, - на чем мы остановились?
Ремень выбил-таки из меня первые слезы и я сквозь них непонимающе посмотрел на него.
- Сколько было розог?
- Три...тридцать, - сказал я уже всхлипывая и понимая, что сегодня меня очень крепко выпорят и никто мне не поможет, не защитит. Тетя иногда спасала меня от, казалось бы, неминуемой порки, но сейчас ни ее, ни двоюродных сестер не было. Мы с дядей были дома одни.
- Тогда считай дальше!
- Тридцать ооодин! Трииииидцать два! Ооооууууууууу! Тридцааать триииии! Оооооой, боооооольно! Тридцать четыреее! Пяяяять!
- Сколько? Сколько?
- Тридцать пять! - Быстро поправился я, хотя с теми, первыми, которые я забыл считать было уже сорок, а с ремнем - пятьдесят!
Ссссссчох - просвистела розга.
- Тридцать шеееесть! - выдохнул я.
И снова тонко просвистела розга.
- Тридцать сеееемь! - выдохнул я.
Ссссчак - впилась розга.
- Ууууууииииий, как боооольно! Трииидцааать ооосеемь! - выкрикнул я.
Под розгой я уже немного пообвык, дядя понял это и тридцать девятый, сороковой и сорок первый нанес очень быстро, подряд, так что я не успел сосчитать и от резкой усилившейся боли громко взвыл, забыв обо всем на свете.
- Оооооо, блять, уууяяяяяяяяяяя, блять! Ицать евять, орок, орок один! - прокричал я как мог.
- Вот и пробрало наконец! Услышал я голос дяди откуда-то издалека. И опять три сильных удара подряд. И я, не успев отдышаться от предыдущей серии, снова взвыл. Слезы и сопли залили лицо, но мне было уже все равно, я хотел только, чтобы меня перестали пороть.
- Ааааааауууууууииииияяяй! Хватит, пожалуйста! Не надо больше! Не надо! Не надо! Я никогда, я ничего!
- Это хорошо! Вот так тебя и буду сечь! И три раза розга обхватила мой зад, заставив меня непрерывно выть во весь голос.
- Аааааааааааа! Ооооииииииййй! Ууууиииияяяяя! Не надо больше! Не надо сегодня! Не надо! Дядюшкаааа, не надоооооо!
- Когда же надо? Когда же мне тебя сечь?
- Завтра! Дяденька, родненький, посеки меня завтра, пожалуйста!
- Хорошо, сейчас я тебе всыплю еще! А за мат, за то, что не считал, за ложь - я тебя вместе с дочками высеку! Сколько им назначу не знаю, но тебе - вдвойне!
- Да-да! Хороошоооо! - дядя не стал меня слушать, а снова резкими и быстрыми ударами продолжил меня пороть.
- Что тут у вас происходит? - услышал я над собой тетин голос, когда последняя розга просекла мой зад.
- За что ты его? Ведь даже на улице слышно! Парень не успел приехать, а ты его под розги!
- Ничего! Напомнил ему, что такое розги! А то забыл видать!
Я поднял голову и увидел тетку и двух моих сестер.
- Прекрати его пороть!
- Да мы пока вроде закончили, остальное позже дам.
- Эй, вы, - прикрикнула она на сестер, - чего уставились, ну-ка быстро на кухню! А то самих высеку!
И сестры мгновенно исчезли.
- Давай, отвяжи его! - и сама первой начала развязывать тугие узлы веревки.
- Вставай, - потребовала она. Я опустил на пол одну ногу, затем другую и осторожно встал на ноги. Прикрываясь рукой попытался натянуть трусы и брюки.
- Не надо! Вообще сними их, иди умойся, и ляг в кровать. Спорить с ней я не посмел и сняв одежду всхлипывая пошел в дом умываться под рукомойником. Когда я смыл слезы и сопли, я немного успокоился, прошел в маленькую комнату и лег на кровать, как велели. Я стал очень послушным! Лежа я слышал как переругивались дядя и тетка, и радовался про себя, когда она ругала его. Потом дядя ушел, он сегодня еще работал. Я осторожно поднялся и подошел к трюмо, повернулся к нему спиной и посмотрел на мою бедную попку. Она вся распухла и была в темно-синих, фиолетовых рубцах. Следы от розги были и на спине, и на ногах. Особенно сильно рубцы вспухли там, где розга захлестывала, огибая ягодицы.
- Вот гад, как высек! - сказал я вслух, все еще всхлипывая.
- Ничего, заживет! - моя тетя стояла в дверях и улыбаясь, смотрела на меня, - давай, ложись на живот. Я прикрываясь руками подошел к кровати и снова улегся на нее.
- Сейчас я твою поротую попу смажу и станет полегче.
- Не надо! Нет! Не надо!
- Ты еще поспорь у меня! Мало прилетело? Хочешь, чтобы я добавила!
- Нет, - пробурчал я.
- Тогда лежи смирно,
- она выдавила мазь из тюбика прямо на мой зад и осторожно начала втирать его. Было немного больно от прикосновений к еще горяще-болящей попе, но постепенно боль и вправду уходила, уступая место новому, приятному чувству, которое начало крепнуть внизу живота и твердело все больше. Мне стало стыдно и за это, и за то что тетка и сестры видели меня таким - голым и выпоротым. Конечно, меня пороли и раньше, в другие года, и бывало, что меня с сестрами пороли вместе, но такое возбуждение и вместе с ним стыд после порки были впервые. Тетя все так же нежно гладила меня, втирая какую-то мазь в мой истерзанный зад, а мой член неудобно уперся в кровать и я хотел приподнять попу, чтобы стало комфортнее, но я боялся, что она заметит это и все поймет.
- Ну-ка, ноги раздвинь, я посмотрю не попало ли тебе куда не нужно.
- Нет! Не надо! Там все впорядке! - испуганно сказал я.
- Опять споришь! Мало тебе видно досталось? Раздвинь ноги! - И она легонько шлепнула меня по заду. Я тут же приподнялся, давая свободу окрепшему члену, и раздвинул ноги, как просили. Она провела рукой по внутренней стороне бедер, смазала самый низ попы, ляжки и легонько провела рукой по яйцам.
- Ну, по яйцам не попало, а остальное заживет! - весело сказала она. "Так по ним и не могло попасть", - хотел сказать я, но помня шлепок и зная, что она тоже может крепко драть - смолчал.
- Сейчас мазь впитается, - продолжала она поглаживая иссеченые бока и ягодицы, - я тебя накрою и ты отдохнешь.
- А правда, что на улице было слышно, как я.., как меня...?
- Мы за два дома услышали. Я сразу все поняла. Да ты не переживай, у нас тут это дело обычное. Или ты забыл? Ты лучше скажи, за что тебе Николай добавить обещал?
- Я забыл про счет.
- Забыл считать розги и все? - недоверчиво спросила она, поглаживая меня.
- Нет.
- Так за что?
- Я соврал, и еще я ругался.
- Тогда понятно. И когда обещался?
- Когда Настю с Олей пороть будет. Сколько им назначит - мне вдвойне даст.
- А он их сегодня вечером пороть хотел.
- Сегодня? - и внутри у меня все снова упало, похолодело и во рту стало сухо. Внизу живота разом все обмякло.
- Да, сегодня и в субботу, если здорово нагрешат. Помнишь наши субботы?
- Помню.
- Мамке-то с отцом не хвастался, как тебя родня воспитывает?
- Нет, я никому ничего...
- Впрочем, она и так знает, - тетка, казалось, не слушала меня, - звонила, просила, чтоб тебя сильно не обижали. А ты умудрился в первый день на розги нарваться. Ну, ничего это только на пользу.
Тут я не выдержал и снова разревелся.
- Поплачь, поплачь со слезами боль уйдет, станет легче. Она достала свежую простынь из шкафа, накрыла меня и ушла. Через пять минут я уже спал, я всегда быстро засыпал после порки.

Ясный весенний день радовал теплом и отсутствием ветра. Стоять в ожидании автобуса было даже приятно, вспоминая, что ещё совсем недавно морозы и слякоть вызывали совсем иные ощущения. Народу на остановке было не много, час пик уже закончился и интервалы в движении явно увеличились. Подъехала ненужная мне маршрутка, часть людей уехала, немногие, как и я, терпеливо ждали следующего номера, без интереса поглядывая по сторонам.

Молодая пара, не спеша, приближалась к пока ещё не состоявшимся пассажирам. Было видно, что симпатичная, модно одетая женщина, явно, что-то доказывает своему спутнику. Они оба выглядели не старше тридцати лет. Слова ещё не были различимы, но её правая рука с раскрытой ладонью энергично делала рубящие движения в подкрепление каких-то слов.
Они приблизились, встали чуть в сторонке от людей, но говорили не шепотом, а так, что, если не всем, то, по крайней мере, ближайшим к ним людям не представляло труда их слышать.

Нет, ты, что не мужик? – продолжала с какой-то агрессией вопрошать молодая особа, - Не знаешь как ремень в руке держать? Намотай конец на руку и хлещи пряжкой, а не так, как ты вчера! Это, что было? По-твоему наказание?
Рослый, сухощавый мужчина, как бы пряча свой рост, сутулился и с каким-то смущением, попробовал возражать:
- Ну, ей же было больно, она и так визжала, ты же видела …
- Ей больно было? Не смеши меня, у неё даже и следов не осталось. Визжала она! Да она это как развлекуху восприняла. Она на карусели тоже визжит. Нашёл довод! – она покосилась на стоящих людей и чуть тише добавила, - Ты понимаешь, что так можно вконец испортить ребёнка?
- В смысле? – с недоумением спросил, по всей видимости, её супруг.
- А в том смысле, что если при слове порка у неё поджилки трястись не будут, то её потом уже ничем не проймёшь. Она решит, что коли в первый раз перетерпела, то ничего страшного в этом нет. Мне-то это хорошо известно, в отличие от тебя.
- Но я так не могу, Вика! Она же маленькая да ещё девочка. Вот сама и пори её, если тебе так хочется.
- Я-то смогу, но это должен делать отец, а не мать. Моя мама меня ни разу не только пальцем не тронула, но и ещё и отца останавливала, когда видела, что проступок не велик. Потому что отец, если меня драл - так уж драл. До крови и до синяков во весь зад. А не как ты: ремешок сложил, пошлёпал для вида и решил, что свой долг исполнил. А она мне утром опять дерзить начала. Я скорее двойку прощу, чем это. Если она в десять лет так себя ведёт, то, что дальше будет?! Нет, так дело не пойдёт! Сегодня же, слышишь, всыплешь, как я тебе говорила!
- Вик, автобус идёт!
- Это не наш. Ты мне ответь, ты всё понял?
Мужчина опять вобрал голову в плечи и, с видом побитой собаки, тихо проговорил:
- Я не знаю, Вик, честно, как я смогу её до синяков бить?! Да она меня потом возненавидит, и я себя тоже, поверь.
Супруга усмехнулась и рукой чуть взъерошила волосы мужа:
- Глупый, вот я разве плохо отношусь к своему отцу? Обижалась, конечно, когда он меня лупил, но повзрослела и поняла, что он был прав. Что, разве он меня плохо воспитал? Может из меня плохая жена вышла? Так и скажи!
- Хорошая! – он потянулся и ласково чмокнул её в щёку, - Лучше не сыскать!
- Ну, вот видишь! А на счёт того, что не сможешь, не беспокойся. Главное, чтобы ты, наоборот, не увлёкся этим, потому что знаю, как это бывает.
- Это ты о чём? – недоуменно и с каким-то подозрением спросил глава семейства.
- Ты ведь знаешь Нину, мою подругу?!
- Знаю, конечно.
- Ну, так вот. Её отец, когда мы с ней ещё в младших классах учились, тоже, вроде тебя, со своей дочурки аж пылинки сдувал. А потом одна история произошла … - молодая женщина, как-то по-девчоночьи захихикала и прервала рассказ, словно не зная, рассказывать ли дальше.
- Что за история? Расскажи, время быстрее пойдёт!
- Да даже не знаю, как тебе это объяснить? Мы уже в шестом классе учились. У девчонок в этом возрасте всякие заморочки бывают, ну, ты понимаешь о чём я?! А с Нинкой мы с первого класса подружились, после уроков то она ко мне домой бывало бежит, то я к ней. Секретов друг от дружки не таили. Она знала, что меня за провинности ремнём наказывают. Сначала просто сочувствовала, потом ей всё любопытнее становилось. Каково это - ремнём по попе получать? Сама-то такого не испытывала, вот и расспрашивала:
- А ты орёшь или терпишь? А тебе перед папой с голой попой лежать не стыдно? Ну, в общем, всё в таком духе. Иногда меня даже шлёпала, чтобы в ответ получить. Ну, мне это как-то раз надоело, и я ей предложила, а, мол, хочешь взаправду быть наказанной? Как это? - она спрашивает. А так, говорю, ты сегодня двойку схватила, да ещё учительнице наврала, что дневник дома забыла. Меня за такое дело отец полчаса бы порол. А тебя, небось, только мама поругает? Ну, да, - она кивает. А теперь представь, что я – мой папа, а ты – это я. Представила? Представила, отвечает. Ты меня теперь накажешь, да? Спрашивает, а сама краснеет до ушей. Ещё как, - я ей в ответ, - а ну-ка неси сюда ремень! Тут она в ступор вошла. Какой, спрашивает, ремень, если он в папиных брюках, папа на работе, а другого ремня у нас в доме нет? Подумала немножко и придумала. Помнишь, говорит, нам Светка рассказывала, что её дома прыгалками стегают, да так больно?! Прыгалки могу дать! Ладно, соглашаюсь, давай свои прыгалки. Попробуем, но если что, так я домой сбегаю и свой ремень принесу, индивидуальный, потому что для брюк у моего отца другой есть.
Приносит она из прихожей знакомые мне прыгалки. Ничего они так, - хлёсткие оказались. Снимай, приказываю ей, трусы и ложись на живот. Улеглась она и ждёт. Я примерилась, мне самой любопытно стало, до этого только меня стегали, а сама-то я никого. Короче, размахнулась, как отец мой делал, да и врезала ей по булочкам. Она как заверещит, с дивана скатилась, попку трёт. Дура, кричит, больно же! Тут меня смех разобрал. Она плачет, а я смеюсь. Ты же сама хотела себя испытать, говорю, слабачка! Тут боль у неё, видно отошла, она духом воспрянула, и отвечает, что это она от неожиданности. Давай, говорит, продолжай, теперь я терпеть буду. Но я сразу сообразила, что её терпения хватит только на один удар, поэтому выдернула из какого-то халата матерчатый пояс и связала ей ноги, чтобы брыкаться было трудно. Руки за спину завела, прижала к лопаткам и начала охаживать. Она вырывается, а меня какая-то злость берёт – ещё сильнее хлестнуть стараюсь. Короче исполосовала её от поясницы до колен, потом опомнилась, руки её отпустила. Всё, говорю, ты прощена, вставай. А она, знай себе, ревёт. Я с тобой больше не дружу, кричит, - уходи! Ну, я домой пошла, а у самой предчувствие какое-то нехорошее. Перестаралась я явно.

И точно. Как потом мне Нинка рассказала, вечером родители с работы пришли: то да сё – всё как обычно. Только эта дура в домашнем халате была, а халат этот едва коленки прикрывал, вот её мать и заметила случайно след от скакалки на ноге. Что это, спрашивает у тебя, да подол-то и приподняла. А на ляжках кровоподтёки в виде петелек. Она чуть стула не свалилась от изумления. Почему да откуда? Ну, та и выдала, что, мол, играли мы с подружкой так, типа, в дочки матери. Что тут началось! Мать её на Нинкиного отца напустилась. Я, кричит, говорила тебе, что строгость надо хоть иногда проявлять. Вот теперь бери ремень и выбивай клин клином, а я пойду сейчас к Викиным родителям.
Короче, когда звонок в дверь раздался, у меня сердце сразу ёкнуло, поняла, что мне сейчас несдобровать. И точно, на пороге Нинкина мать нарисовалась и на меня наговаривать начала. Отец, недолго слушая, прямо перед ней меня пороть начал. Я кричу, что не виновата, что она сама меня попросила, а он знай, хлещет и хлещет, только приговаривает: «Нравится игрушка? Вот тебе ещё, вот тебе ещё!». Нинкина мать окончания порки дожидаться не стала, домой заторопилась. Отец меня на минутку оставил, до двери её проводил, и всё советы давал, что нужно сейчас сделать. Потом вернулся и продолжил пороть меня с того места с которого начал. Но уже не так сильно, и даже стал посмеиваться над нашей с Нинкой забавой.

Ну, подружке, наверное, тоже влетело? – спросил, уже с интересом слушающий её рассказ, супруг.
- Не то слово, влетело! Пока её мать у нас была, её мечта осуществилась – отец ей ремнём по заднице всыпал. Но, видно, недостаточно. Потому что когда его жена вернулась, вся взвинченная да ещё под впечатлением увиденной не слабой порки, то заставила его взять ремень снова в руки и пороть Нинку так, как порол меня мой отец. В общем, на следующий день мы обе с трудом могли приседать и на стулья садились, как старушки, медленно и осторожно. А когда Нине пришлось встать, чтобы ответить что-то училке, то я заметила, как у неё ягодицы подрагивают в судороге. А это означало, что подруга получила по полной программе, и без пряжки, видно, не обошлось. На переменках было легче. Мы стояли, как бы смотря в окно, и делали вид, что с нами всё в порядке. Правда, Нинка не разговаривала со мной целых два дня, но, видя, что я страдаю так же, как и она, не выдержала и всё мне рассказала. Мы помирились, но для подруги худшее только начиналось.

Это почему?
- С того дня Нинкин отец, видно, вошёл во вкус. И куда только делся бывший добрый папочка?! За двойки Нина стала получать ремня регулярно, а так как училась она гораздо хуже меня, то редкая неделя проходила у неё без наказания. А если добавить, что все замечания в дневнике приравнивались к двойкам, то сам понимаешь, что её попа постоянно светилась всеми цветами радуги. Когда мы были уже старшеклассницами, её отец стал вместо ремня пользоваться резиновым сапогом.

Да ты что? Зачем?
- Он брал в руку резиновый сапог с литой подошвой и бил её каблуком по бёдрам до кровоподтёков. А потом предупреждал её, что если кто-то, особенно на медосмотре, спросит, откуда синяки, то она должна будет сказать, что это её какие-то хулиганы побили на улице. Меня отец выпорол в последний раз перед тем как мне исполнилось шестнадцать – я покурить попробовала, а он учуял. Потом сказал, что большая стала, и ему уже стыдно делать мне внушения ремнём, пора, мол, самой понимать, что к чему. А Нинку отец чуть ли не до её свадьбы лупил. Она и замуж-то выскочить торопилась, видно, от этого. Понял, почему я тебе это рассказала?
Супруг помолчал, покивал головой и задумчиво произнёс:
- Кажется, да. Неужели ты думаешь, что я способен стать таким, как отец твоей подруги?
- Я к тому, что не зарекайся, а постарайся себя контролировать. Мужчинам свойственна жестокость, а она может проснуться совершенно неожиданно.
- Я тебя сейчас не понимаю, Вика. Ты сама требуешь от меня, чтобы я драл свою дочь как сидорову козу, и в то же время, говоришь, что мужики садисты.
- Я не сказала, что все садисты. Я просто хочу, чтобы ты стал, хоть немножко, похож на моего отца и вместе с тем не превратился бы в такого тупого, ничего не понимающего в воспитании, папашу, который бьет не для того, чтобы исправить, а потому, что ему стал нравиться сам процесс и он от этого тащится. Понял?
Мужчина вздохнул:
- Да понял я, Вик, тебя, понял! Только почему я должен выбирать между твоим отцом и отцом твоей подруги. Я тебя не устраиваю такой, какой я есть?
- Во многом устраиваешь, но в доме должен быть мужчина во всех отношениях, а не только как любящий муж. Ты любящий муж?
- Ты ещё сомневаешься? – он опять потянулся, чтобы поцеловать жену.
- Вот и хорошо, - она кокетливо прижалась к нему и добавила, - сейчас приедем домой, и пока я готовлю ужин, докажи и мне, и Насте, что у нас строгий папа, и он умеет, если нужно, пользоваться ремнём. А вот, кстати, и наш автобус.

Они сели и уехали. Мне было с ними не по пути.
На душе стало как-то скверно. Казалось, я должен был испытывать жалость только к незнакомой мне девочке Насте, но мне, почему-то, становилось всё больше жальче супруга этой убеждённой в своей правоте женщины, которая, как я понял, начиная со своих детских лет старательно копировала своего отца в практике воспитания и наказания детей.

P.S.
«Около двух миллионов детей в возрасте до 14 лет избиваются родителями, 50 тысяч детей ежегодно убегают из дома, спасаясь от семейного насилия …» Юлия Михайлова, председатель Центра защиты семьи и детства Всероссийского созидательного движения «Русский лад» «Всё лучшее? Детям?» («Правда Москвы». 17.08.11).

А это значит, что ежедневно пять с половиной тысяч детей в России получают в семье порку и побои. Каждый час, прямо сейчас, свыше двухсот детей плачут или кричат от боли, может быть, в соседнем доме или за стенкой вашей комнаты.
«Две трети избитых – дошкольники. 10% из зверски избитых и помещённых в стационар детей умирают. Число избиваемых детей ежегодно растёт. По данным опросов правозащитных организаций, около 60% детей сталкиваются с насилием в семье, а 30% - в школах («МК» 16.04.05).

Плакат Фонда поддержки детей. Наташа Кристеа.

Ясный весенний день радовал теплом и отсутствием ветра. Стоять в ожидании автобуса было даже приятно, вспоминая, что ещё совсем недавно морозы и слякоть вызывали совсем иные ощущения. Народу на остановке было не много, час пик уже закончился и интервалы в движении явно увеличились. Подъехала ненужная мне маршрутка, часть людей уехала, немногие, как и я, терпеливо ждали следующего номера, без интереса поглядывая по сторонам.
Молодая пара, не спеша, приближалась к пока ещё не состоявшимся пассажирам. Было видно, что симпатичная, модно одетая женщина, явно, что-то доказывает своему спутнику. Они оба выглядели не старше тридцати лет. Слова ещё не были различимы, но её правая рука с раскрытой ладонью энергично делала рубящие движения в подкрепление каких-то слов.
Они приблизились, встали чуть в сторонке от людей, но говорили не шепотом, а так, что, если не всем, то, по крайней мере, ближайшим к ним людям не представляло труда их слышать.
- Нет, ты, что не мужик? – продолжала с какой-то агрессией вопрошать молодая особа, - Не знаешь как ремень в руке держать? Намотай конец на руку и хлещи пряжкой, а не так, как ты вчера! Это, что было? По-твоему наказание?
Рослый, сухощавый мужчина, как бы пряча свой рост, сутулился и с каким-то смущением, попробовал возражать:
- Ну, ей же было больно, она и так визжала, ты же видела …
- Ей больно было? Не смеши меня, у неё даже и следов не осталось. Визжала она! Да она это как развлекуху восприняла. Она на карусели тоже визжит. Нашёл довод! – она покосилась на стоящих людей и чуть тише добавила, - Ты понимаешь, что так можно вконец испортить ребёнка?
- В смысле? – с недоумением спросил, по всей видимости, её супруг.
- А в том смысле, что если при слове порка у неё поджилки трястись не будут, то её потом уже ничем не проймёшь. Она решит, что коли в первый раз перетерпела, то ничего страшного в этом нет. Мне-то это хорошо известно, в отличие от тебя.
- Но я так не могу, Вика! Она же маленькая да ещё девочка. Вот сама и пори её, если тебе так хочется.
- Я-то смогу, но это должен делать отец, а не мать. Моя мама меня ни разу не только пальцем не тронула, но и ещё и отца останавливала, когда видела, что проступок не велик. Потому что отец, если меня драл - так уж драл. До крови и до синяков во весь зад. А не как ты: ремешок сложил, пошлёпал для вида и решил, что свой долг исполнил. А она мне утром опять дерзить начала. Я скорее двойку прощу, чем это. Если она в десять лет так себя ведёт, то, что дальше будет?! Нет, так дело не пойдёт! Сегодня же, слышишь, всыплешь, как я тебе говорила!
- Вик, автобус идёт!
- Это не наш. Ты мне ответь, ты всё понял?
Мужчина опять вобрал голову в плечи и, с видом побитой собаки, тихо проговорил:
- Я не знаю, Вик, честно, как я смогу её до синяков бить?! Да она меня потом возненавидит, и я себя тоже, поверь.
Супруга усмехнулась и рукой чуть взъерошила волосы мужа:
- Глупый, вот я разве плохо отношусь к своему отцу? Обижалась, конечно, когда он меня лупил, но повзрослела и поняла, что он был прав. Что, разве он меня плохо воспитал? Может из меня плохая жена вышла? Так и скажи!
- Хорошая! – он потянулся и ласково чмокнул её в щёку, - Лучше не сыскать!
- Ну, вот видишь! А на счёт того, что не сможешь, не беспокойся. Главное, чтобы ты, наоборот, не увлёкся этим, потому что знаю, как это бывает.
- Это ты о чём? – недоуменно и с каким-то подозрением спросил глава семейства.
- Ты ведь знаешь Нину, мою подругу?!
- Знаю, конечно.
- Ну, так вот. Её отец, когда мы с ней ещё в младших классах учились, тоже, вроде тебя, со своей дочурки аж пылинки сдувал. А потом одна история произошла … - молодая женщина, как-то по-девчоночьи захихикала и прервала рассказ, словно не зная, рассказывать ли дальше.
- Что за история? Расскажи, время быстрее пойдёт!
- Да даже не знаю, как тебе это объяснить? Мы уже в шестом классе учились. У девчонок в этом возрасте всякие заморочки бывают, ну, ты понимаешь о чём я?! С Нинкой мы с первого класса подружились, после уроков то она ко мне домой бывало бежит, то я к ней. Секретов друг от дружки не таили. Она знала, что меня за провинности ремнём наказывают. Сначала просто сочувствовала, потом ей всё любопытнее становилось. Каково это - ремнём по попе получать? Сама-то такого не испытывала, вот и расспрашивала:
- А ты орёшь или терпишь? А тебе перед папой с голой попой лежать не стыдно? Ну, в общем, всё в таком духе. Иногда меня даже шлёпала, чтобы в ответ получить. Ну, мне это как-то раз надоело, и я ей предложила, а, мол, хочешь взаправду быть наказанной? Как это? - она спрашивает. А так, говорю, ты сегодня двойку схватила, да ещё учительнице наврала, что дневник дома забыла. Меня за такое дело отец полчаса бы порол. А тебя, небось, только мама поругает? Ну, да, - она кивает. А теперь представь, что я – мой папа, а ты – это я. Представила? Представила, отвечает. Ты меня теперь накажешь, да? Спрашивает, а сама краснеет до ушей. Ещё как, - я ей в ответ, - а ну-ка неси сюда ремень! Тут она в ступор вошла. Какой, спрашивает, ремень, если он в папиных брюках, папа на работе, а другого ремня у нас в доме нет? Подумала немножко и придумала. Помнишь, говорит, нам Светка рассказывала, что её дома прыгалками стегают, да так больно?! Прыгалки могу дать! Ладно, соглашаюсь, давай свои прыгалки. Попробуем, но если что, так я домой сбегаю и свой ремень принесу, индивидуальный, потому что для брюк у моего отца другой есть.
Приносит она из прихожей знакомые мне прыгалки. Ничего они так, - хлёсткие оказались. Снимай, приказываю ей, трусы и ложись на живот. Улеглась она и ждёт.


Я примерилась, мне самой любопытно стало, до этого только меня стегали, а сама-то я никого. Короче, размахнулась, как отец мой делал, да и врезала ей по булочкам. Она как заверещит, с дивана скатилась, попку трёт. Дура, кричит, больно же! Тут меня смех разобрал. Она плачет, а я смеюсь. Ты же сама хотела себя испытать, говорю, слабачка! Тут боль у неё, видно отошла, она духом воспрянула, и отвечает, что это она от неожиданности. Давай, говорит, продолжай, теперь я терпеть буду. Но я сразу сообразила, что её терпения хватит только на один удар, поэтому выдернула из какого-то халата матерчатый пояс и связала ей ноги, чтобы брыкаться было трудно. Руки за спину завела, прижала к лопаткам и начала охаживать. Она вырывается, а меня какая-то злость берёт – ещё сильнее хлестнуть стараюсь. Короче исполосовала её от поясницы до колен, потом опомнилась, руки её отпустила. Всё, говорю, ты прощена, вставай. А она, знай себе, ревёт. Я с тобой больше не дружу, кричит, - уходи! Ну, я домой пошла, а у самой предчувствие какое-то нехорошее. Перестаралась я явно.

И точно. Как потом мне Нинка рассказала, вечером родители с работы пришли: то да сё – всё как обычно. Только эта дура в домашнем халате была, а халат этот едва коленки прикрывал, вот её мать и заметила случайно след от скакалки на ноге. Что это, спрашивает у тебя, да подол-то и приподняла. А на ляжках кровоподтёки в виде петелек. Она чуть со стула не свалилась от изумления. Почему да откуда? Ну, та и выдала, что, мол, играли мы с подружкой так, типа, в дочки матери. Что тут началось! Мать её на Нинкиного отца напустилась. Я, кричит, говорила тебе, что строгость надо хоть иногда проявлять. Вот теперь бери ремень и выбивай клин клином, а я пойду сейчас к Викиным родителям.
Короче, когда звонок в дверь раздался, у меня сердце сразу ёкнуло, поняла, что мне сейчас несдобровать. И точно, на пороге Нинкина мать нарисовалась и на меня наговаривать начала. Отец, недолго слушая, прямо перед ней меня пороть начал. Я кричу, что не виновата, что она сама меня попросила, а он знай, хлещет и хлещет, только приговаривает: «Нравится игрушка? Вот тебе ещё, вот тебе ещё!». Нинкина мать окончания порки дожидаться не стала, домой заторопилась. Отец меня на минутку оставил, до двери её проводил, и всё советы давал, что нужно сейчас сделать. Потом вернулся и продолжил пороть меня с того места с которого начал. Но уже не так сильно, и даже стал посмеиваться над нашей с Нинкой забавой.

Ну, подружке, наверное, тоже влетело? – спросил, уже с интересом слушающий её рассказ, супруг.
- Не то слово, влетело! Пока её мать у нас была, её мечта осуществилась – отец ей ремнём по заднице всыпал. Но, видно, недостаточно. Потому что когда его жена вернулась, вся взвинченная да ещё под впечатлением увиденной не слабой порки, то заставила его взять ремень снова в руки и пороть Нинку так, как порол меня мой отец. В общем, на следующий день мы обе с трудом могли приседать и на стулья садились, как старушки, медленно и осторожно. А когда Нине пришлось встать, чтобы ответить что-то училке, то я заметила, как у неё ягодицы подрагивают в судороге. А это означало, что подруга получила по полной программе, и без пряжки, видно, не обошлось. На переменках было легче. Мы стояли, как бы смотря в окно, и делали вид, что с нами всё в порядке. Правда, Нинка не разговаривала со мной целых два дня, но, видя, что я страдаю так же, как и она, не выдержала и всё мне рассказала. Мы помирились, но для подруги худшее только начиналось.

Это почему?
- С того дня Нинкин отец, видно, вошёл во вкус. И куда только делся бывший добрый папочка?! За двойки Нина стала получать ремня регулярно, а так как училась она гораздо хуже меня, то редкая неделя проходила у неё без наказания. А если добавить, что все замечания в дневнике приравнивались к двойкам, то сам понимаешь, что её попа постоянно светилась всеми цветами радуги. Когда мы были уже старшеклассницами, её отец стал вместо ремня пользоваться резиновым сапогом.

Да ты что? Зачем?
- Он брал в руку резиновый сапог с литой подошвой и бил дочь каблуком по бёдрам до кровоподтёков. А потом предупреждал её, что если кто-то, особенно на медосмотре, спросит, откуда синяки, то она должна будет сказать, что это её какие-то хулиганы побили на улице. Меня отец выпорол в последний раз перед тем как мне исполнилось шестнадцать – я покурить попробовала, а он учуял. Потом сказал, что большая стала, и ему уже стыдно делать мне внушения ремнём, пора, мол, самой понимать, что к чему. А Нинку отец чуть ли не до её свадьбы лупил. Она и замуж-то выскочить торопилась, видно, от этого. Понял, почему я тебе это рассказала?
Супруг помолчал, покивал головой и задумчиво произнёс:
- Кажется, да. Неужели ты думаешь, что я способен стать таким, как отец твоей подруги?
- Я к тому, что не зарекайся, а постарайся себя контролировать. Мужчинам свойственна жестокость, а она может проснуться совершенно неожиданно.
- Я тебя сейчас не понимаю, Вика. Ты сама требуешь от меня, чтобы я драл свою дочь как сидорову козу, и в то же время, говоришь, что мужики садисты.
- Я не сказала, что все садисты. Я просто хочу, чтобы ты стал, хоть немножко, похож на моего отца и вместе с тем не превратился бы в такого тупого, ничего не понимающего в воспитании, папашу, который бьет не для того, чтобы исправить, а потому, что ему стал нравиться сам процесс и он от этого тащится. Понял?
Мужчина вздохнул:
- Да понял я, Вик, тебя, понял! Только почему я должен выбирать между твоим отцом и отцом твоей подруги. Я тебя не устраиваю такой, какой я есть?
- Во многом устраиваешь, но в доме должен быть мужчина во всех отношениях, а не только как любящий муж. Ты любящий муж?
- Ты ещё сомневаешься? – он опять потянулся, чтобы поцеловать жену.
- Вот и хорошо, - она кокетливо прижалась к нему и добавила, - сейчас приедем домой, и пока я готовлю ужин, докажи и мне, и Насте, что у нас строгий папа, и он умеет, если нужно, пользоваться ремнём. А вот, кстати, и наш автобус.

Они сели и уехали. Мне было с ними не по пути.
На душе стало как-то скверно. Казалось, я должен был испытывать жалость только к незнакомой мне девочке Насте, но мне, почему-то, становилось всё больше жальче супруга этой убеждённой в своей правоте женщины, которая, как я понял, начиная со своих детских лет старательно копировала своего отца в практике воспитания и наказания детей.

P.S.
«Около двух миллионов детей в возрасте до 14 лет избиваются родителями, 50 тысяч детей ежегодно убегают из дома, спасаясь от семейного насилия …» Юлия Михайлова, председатель Центра защиты семьи и детства Всероссийского созидательного движения «Русский лад» «Всё лучшее? Детям?» («Правда Москвы». 17.08.11).

А это значит, что ежедневно пять с половиной тысяч детей в России получают в семье порку и побои. Каждый час, прямо сейчас, свыше двухсот детей плачут или кричат от боли, может быть, в соседнем доме или за стенкой вашей комнаты.
«Две трети избитых – дошкольники. 10% из зверски избитых и помещённых в стационар детей умирают. Число избиваемых детей ежегодно растёт. По данным опросов правозащитных организаций, около 60% детей сталкиваются с насилием в семье, а 30% - в школах («МК» 16.04.05).

Ноябрь 2011

Печальное продолжение темы: Традиции святы, или Поэма о порке

Порка для достижений в спорте: "Старая недобрая скакалка"
"Три прута против рапиры"

Русланчик 02.04.2019 15:03:22

Всякое тут пишут. Но никто не заглянул в душу пацана, которого дома наказывают ремнем. Он в классе видит ребят и думает = вот они нормальные, а я ПОРОТЫЙ. Они не знают позора этого наказания. Они легко и просто живут, у них настоящее детство, а я ПОРОТЫЙ. Они не знают как пацан
под ремнем превращается в сопливое, дрожащее, обмочившееся ничтожество - он ПОРОТый. Потом долго он будет ходить подавленный, сам не свой и все вновь и вновь переживать последнее наказание и думать о том, что он в классе, а может быть и во всей школе, единственный ПОРОТЫЙ. Его никто не защитит, он не сможет кому то жаловаться на своих родителей. Он будет в одиночестве переживать свою долю - он ПОРОТЫЙ!

Владислав 21.10.2018 23:31:39

Чего в жизни подростка не бывает. В 7-м классе меня, вдруг, выпорол за две пары папа Вдруг - так как раньше за оценки меня не наказывали и вообще не пороли. А тут, впервые, заставил спустить трусы и больно отлупил. Такого позора я не ожидал и не мог смотреть в глаза родителям. Тихонько собрался и ничего не сказав уехал к тете -- маминой сестре. Она приветливо меня встретила и приласкала. Я расчувствовался и рассказал ей все как было. Она явно сочувствовала, но сказала, что, все же, позвонит родителям. Вскоре приехала мама. Говорила, что у папы на работе неприятности и он сорвался. Уговорила меня ехать домой. Я ожидал, что папа будет сердиться, но он молчал. Когда я уже ложился спать он зашел и сказал, что был не прав, что я уже большой парень и так со мной поступать было нельзя, что впредь с его стороны такого не будет. Но, он попросил, чтобы и я сделал шажок навстречу - обещал больше двоек не получать. Я с готовностью обещал. Сразу не подумал, как это трудно. Это стоило мне весьма немалых усилий. Однако, сам на себя удивляюсь, до окончания школы я не получал больше ни одной двойки.

Геннадий Дергачев 22.10.2018 09:11:08

Спасибо, Владислав, что поделились и рассказали случай из своей жизни, весьма, надо сказать, поучительный тем, что родители повели себя дипломатично и смогли повернуть всё случившиеся на пользу и Вам, и себе. 13-14 лет - это очень сложный возраст, и конфликты с родителями нередко переходят в непримиримые состояния, среди них и уход из дома. А это большая проблема, если верить статистике: дети иногда пропадают навсегда, если у них нет родственников, к которым можно на какое-то время приехать. Вам с этим повезло. Сейчас трудно сравнивать, как было и есть без статистики. В советское время порка детей в семьях была делом настолько обычным и привычным, что возмутить кого-то могла только, если провелась с особой жестокостью, а так, наверное, не ошибусь, если скажу, что в средних классах процентов 80 детей эпизодически сечены были, и сами выпоротые ничего трагического в этом факте не находили. Но были, например, в моём 6-7 классе мальчишки и девчонки в количестве 4-5 человек, которых пороли весьма чувствительно по нескольку раз на неделе: но общественное мнение со стороны учителей и других родителей звучало пассивно: "Так пороть, конечно, уж слишком, но в больнице ребёнок не нуждается, значит, и нечего суваться в воспитание чужих детей! - Да сейчас такие дети пошли, что по-другому с ними и нельзя! - добавляли другие. Слово "сейчас", как вижу, продолжает оставаться актуальным каждый день на протяжении десятилетий, а точнее сказать, столетий! :(А вообще, в большинстве случаев всё очень индивидуально: и наказания, и результаты после наказаний, и последствия... Общего рецепта, наверное, нет и быть не может: поротое поколение не хуже и не лучше непоротого - преступления совершаются, безнравственность не исчезает, гуманизм избирательный, а не всеобщий - таковы пока люди, пока они люди, а не биороботы!
Рис. Ричарда Бойнтона

СМ 22.01.2018 20:04:16

Понравилось!

Семен 15.01.2018 18:32:20

Много пишут ерунды о порке. Здесь теории и экскурсы в психологию не к чему. Все очень просто. Мальчишек надо наказывать. Оригинальничать с девайсами не к чему - хорош обычный ремень Я это знаю по себе. Отец драл до 16 лет. Я тоже своего обалдуя временами направляю ремнем. Считаю, что чаще, чем раз в месяц это делать не следует. Пацану уже 15. Порку терпит - уже больше года не кричит и не плачет. Даже простить не просит - надуется и молчит. Вижу в глазах чертенок, хочется ему ослушаться: не спустить штаны, не даться, но пока. побаивается. Знает, что за сопротивление можно получить дополнительно пяток (а то и больше) особо горячих. Думаю как исполнится 16 ремень придется отставить.

Геннадий Дергачев 16.01.2018 12:20:39

Вы говорите, что всё очень просто, но простота человеческая приводит к разным результатам, недаром есть и английская, и русская пословица: "Простота хуже воровства". Если есть поступок - есть и его психология. Можно обойтись без психологии? Конечно, равно, как можно обойтись без ремня! Но ремнём ставить точки над i проще, пока физической силы больше, чем у наказываемого, а в дальнейшем, как жизнь пойдёт: вилами на воде писано, хотя ещё многие верят прописанному ремнём:) Трудно предсказывать чужие поступки, может и вправду порка пойдёт Вашему сыну на пользу (вгоняю этой фразой, наверное, в ужас зарубежную ювенальную юстицию), а, может, когда он получит самостоятельность, она станет причиной возникновения не тех взглядов на жизнь и поступки, которые Вы ему сейчас внушаете. Есть такое мнение, что надо хорошо знать лошадь, на которую ставишь, но господин случай очень часто делает и такие ставки проигрышными. Но главное, нельзя забывать о другой опасности: сын Ваш может станет применять этот же метод воспитания и к своим детям (как Вы сейчас), если они у него будут, а где гарантия, что он "норму" знает и не засечёт ребёнка до смерти? Есть такие случаи, есть цифры статистики, - вот собственно, что и тревожит, наблюдая и слыша, что агрессия в людях не уменьшается, а, вроде, даже возрастает, приходится уже острее всматриваться в окружающих, и решать для себя вопрос: а нет ли в них порока неадекватного поведения (в коневодстве говорят - отбойности:))
За рецензию спасибо!

Со мной произошла такая история
Один раз я получила первую двойку, мне было 14 лет. Пришла домой как ни в чем не бывало, вся в слезах. Папа сидел на кухне. Я быстро прочкочила мимо его. Он меня заметил.
Я сразу села за уроки. Через время папа пришёл ко мне в комнату, спросить почему я не пришла обедать
Взял мой дневник и открыл я очень испугалась
Он начал кричать что это такое, я расплакалась.
- Извини, я больше не буду-сказала я.
Он сказал чтоб я снимала штаны и лоилась ему на колени. Я легла. Он начал сначала быть по голой попе ладошками, было очень больно и я плакала. Я считала удары. Он сделал мне 48 ударов и вышел из комнаты. Я думала все кончено, но через 7 минут он зашёл в комнату со своим армейским ремнем, я испугалась и сильно расплакалась он сказал ложись на диван, я не стала снимать штаны и легла. Он сделал 24 удара и снял с меня штаны. Я была в одних трусиках Он продолжил, он увидил что на 12 ударе я ещё держусь и вконце снял с меня трусы
Я кричала папа не надо.
Он продолжил. Я сильно плакала и просила ппекратить. Ремнем он меня пород около 30 минут.
- Встань, сказал он
Я еле встала
- Ждм меня сдесь.
Я знала что это ещё не все.Я не могла сесть, потому как у меня болела жопа. Я сильно плакала и ждала что будет дальше
Меня 20 минут в комнату вошёл папа. У него в рукох была тонкии палки (розги). Я кинулась ему на шею и просила прощение. Он взял меня и повёл к дивану, снял с меня штаны и принялся за дело. Я сильно плакала
На следующий день, с утра я вышла к столу. Родители как ни в чем не бывало пожелали мне Доброго Утра. Я пожелала им такого же. После завтрака папа повез меня в школу. Я в машине расплакалась после вчерашнего, так как на моей попе живого места не было. Папа начал меня успокаивать
И сказал мне что за каждые шалости, даже за маленькие я буду получать ремня.Он сказал что его тоже в детстве пороли, сильнее чем меня он вчера выпорол. Потом обьнял меня

Слышу скрежет ключа в замочной скважине, ну вот и все. Уже совсем скоро я буду визжать от боли в "комнате под лестницей". Я так подозреваю, что раньше там была спальня моих родителей. Это просторная квадратная комната с прекрасным видом из окна, отделана красным деревом, в ней очень тихо и звуки, раздающиеся в этой комнате, не слышны больше ни в одной точке нашего просторного дома. Здесь же есть своя туалетная комната.

Отец мой умер много лет назад, и я его почти не помню – мне было всего 5 лет, когда это случилось. Мы с мамой живем на втором этаже, слуги занимают левое крыло первого этажа. А с этой комнатой я познакомилась, когда пошла в школу, хотя, впрочем, не совсем сразу.

Дело было так: я получила запись в дневнике – не выучила стихотворение, я даже и предположить не могла, чем это мне грозит! Мама, конечно, предупреждала меня, что учиться я должна только на "Отлично", что у меня есть для этого все данные и все условия, что она одна занимается бизнесом, тяжело работает, не устраивает свою личную жизнь – и все это ради меня. От меня же требуется – только отличная учеба и послушание. Присматривала за мной няня, она же и уроки заставляла делать, хотя мама говорила, что я должна быть самостоятельной и ругала няню за то, что она меня заставляет, считала, что я с детства должна надеяться только на себя, и учиться распределять свое время. Вот я и "распределила" – заигралась и забыла! Мать пришла с работы и проверила дневник (она это не забывала делать каждый день). Потом спокойным голосом сказала мне, что я буду сейчас наказана, велела спустить до колен джинсы и трусики и лечь на кровать попой кверху, а сама куда-то вышла. Я, наивное дитя! Так и сделала! Я думала, что это и есть наказание – лежать кверху попой!

Но каково же было мое удивление, когда через несколько минут, мать пришла, а в руках у нее был коричневый ремешок! Она сказала, что на первый раз я получу 20 ударов! В общем, ударить она успела только 1 раз. От страшной, не знакомой боли я взвыла, и быстренько перекатилась на другую сторону и заползла под кровать. Это произошло мгновенно, я сама от себя этого не ожидала! И как она не кричала, не грозила – я до утра не вылазила от туда. Там и спала. От страха не хотела ни есть, ни пить, ни в туалет.

По утрам мать рано уезжала, а мной занималась няня. Няня покормила меня и проводила в школу. Целый день я была мрачнее тучи, очень боялась идти домой, но рассказать подружкам о случившемся – было стыдно. Уроки закончились, и о ужас! За мной приехала мать.

Поговорив с учительницей, она крепко взяла меня за руку и повела к машине. Всю дорогу мы ехали молча. Приехав домой, я, как всегда, переоделась в любимые джинсики, умылась и пошла обедать, пообедала в компании мамы и няни и, думая, что все забылось, пошла делать уроки. Часа через два, когда с уроками было покончено, в мою комнату вошла мать, и спокойным голосом рассказала мне о системе моего воспитания, что за все провинности я буду наказана, а самое лучшее и правильное наказание для детей – это порка, так как "Битье определяет сознание", и, что моя попа, создана специально для этих целей. Если же я буду сопротивляться ей, то все равно буду наказана, но порция наказания будет удвоена или утроена! А если разозлю её, то будет еще и "промывание мозгов".

Потом она велела мне встать на четвереньки, сама встала надо мной, зажала мою голову между своих крепких коленей, расстегнула мои штанишки, стянула их вместе с трусами с моей попки и позвала няню. Няня вошла, и я увидела у неё в руках палку с вишневого дерева. Конечно, я сразу все поняла! Стала плакать и умолять маму не делать этого, но все тщетно. Через пару секунд – вишневый прут начал обжигать мою голую, беззащитную попу страшным огнем. Мать приговаривала – выбьем лень, выбьем лень. А я кричала и молила о пощаде! Меня никто не слышал. Но через некоторое время экзекуция прекратилась. Моя попа пылала, было очень-очень больно и обидно, я плакала и скулила, но отпускать меня никто не собирался. Мама передохнула, и сказала, что это я получила 20 ударов за лень, а теперь будет ещё 20 за вчерашнее сопротивление. Я просто похолодела от ужаса! А вишневый прут опять засвистел с громким хлопаньем опускаясь на мою уже и без того больную попу. Я уже не кричала, это нельзя было назвать криком – это был истошный визг, я визжала и визжала, мой рассудок помутился от этой страшной, жгучей, невыносимой боли. Казалось, что с меня живьем сдирают кожу. Что я больше не выдержу и сейчас умру!! Но я не умерла…

Порка закончилась, и меня плачущую, со спущенными штанами, держащуюся за попу обеими руками, повели в ванную комнату. Няня велела мне лечь на живот на кушетку, я легла, думала, что она сделает мне холодный компресс, думала, что она меня пожалеет, но не тут-то было.

Она стянула с меня болтающиеся джинсы и трусы и заставила встать на четвереньки, я взмолилась и взвыла одновременно! Думала, что меня снова будут пороть.

Но, как оказалось, мне решили "промыть мозги"! Мне стало еще страшнее! Я не могу передать словами свой ужас от неизвестности и боязни боли! В тот же момент в дырочку между половинками моей истерзанной попы вонзилась и плавно проскользнула внутрь короткая толстая палочка, я закричала, больше от страха, чем от боли, а мама с няней засмеялись. В меня потекла теплая вода, я почти не чувствовала её, только распирало в попе и внизу живота, а я плакала от стыда и обиды. Через некоторое время страшно захотелось в туалет. Но мне не разрешали вставать, а в попе все еще торчала эта противная палочка, а няня придерживала её рукой. Наконец мать разрешила мне встать и сходить в туалет.

Это наказание я помнила очень долго.

Я всегда во-время делала уроки, все вызубривала, выучивала. Часами сидела за уроками. Я всегда была в напряжении и страхе. Повторения наказания я не хотела. Так прошло три года. Начальную школу я закончила блестящей отличницей с отличным поведением. Мама была счастлива!

Вот я и в пятом классе. Новые учителя, новые предметы. Первая двойка по английскому языку…

Дома я все честно рассказала маме, и была готова к наказанию. Но в тот вечер наказывать меня она не стала. Я думала, что она изменила свою тактику моего воспитания. Сама я стала очень стараться и скоро получила по английскому четверку и две пятерки!

Неожиданно в нашем доме начался ремонт, как оказалось, в комнате, о существовании которой я не подозревала. Она располагалась под лестницей и дверь её была обита таким же материалом, как и стены, поэтому была не заметной. Через неделю ремонт закончился. Привезли какую-то странную кровать: узкую, выпуклую, с какими-то прорезями и широкими кожаными манжетами. Тогда я думала, что это спортивный тренажер – мама всегда заботилась о своей фигуре.

Еще дня через три меня угораздило получить тройку по математике и знакомство с "комнатой под лестницей" состоялось!

Вечером, после того, как мать поужинала и отдохнула, она позвала меня в новую комнату. Комната была красивой, но мрачной. В середине комнаты стояла странная кровать. Мама объяснила мне, что теперь эта комната будет служить для моего воспитания, то есть наказания. Что кровать эта – для меня. На неё я буду ложиться, руки и ноги будут фиксироваться кожаными манжетами так, что я не смогу двигаться, а попа будет расположена выше остальных частей тела. В общем – очень удобная конструкция, да еще и предусмотрено то, что я буду расти. Вот какую вещь купила моя мама! Она определенно гордилась этим приобретением, как выяснилось, сделанным на заказ! Потом она показала мне деревянный стенд. На нем был целый арсенал орудий наказания! Черный узенький ремешок, рыжий плетеный ремень, солдатский ремень, коричневый ремень с металлическими клепками, красный широкий лакированный ремень с пряжкой в виде льва, желтый толстый плетеный ремень, тоненькие полоски кожи собранные на одном конце в ручку (как я потом узнала – плетка), ремень из грубой толстой ткани защитного цвета.

Потом мы пошли в ванную комнату. Здесь мама показала прозрачное красивое корытце, в котором мокли вишневые прутья из нашего сада – это розги, сказала она.